Меня вызвал в дворцовые подземелья королевский вестник — человек, ещё более склонный к высокомерным манерам и презрительным взглядам, чем тот суровый парень, который приезжал в Оплот Мученицы. Войску Ковенанта отдали под бараки вереницу складов у реки, пустующих благодаря военным бедам и спешным закупкам всего подряд. За пять дней с коронации короля Артина войско сильно разрослось. Потери в битве Долины с лихвой восполнили добровольцы из священного похода. Из этих нищих, истощённых людей в битве выжило удивительно много, и на их вкус война оказалась не настолько отталкивающей, как можно было бы ожидать. И потому количество солдат, марширующих теперь под знаменем Помазанной Леди, выросло настолько, что их уже нельзя было разместить во дворце или в любом здании Ковенанта.
Всё свободное время я занимался отсеиванием неподходящих рекрутов и тайно отправлял в город самых осмотрительных разведчиков, чтобы собрать как можно больше информации о настроениях населения. И потому на этот вызов я смотрел как на неприятный отвлекающий фактор, но королевский вызов нельзя игнорировать. Он был написан собственной рукой Леаноры и к тому же в довольно жёстком тоне: «Проследовать в Королевские Темницы и записать Завещание Самозванца. По всей видимости, он отказывается говорить с кем-либо ещё. Подписано принцессой-регентом Леанорой Алгатинет».
Я всё думал, отчего это она сочла настолько важным записать последние слова архибунтовщика, и приписал это видимости приличий. Всем осуждённым душам предлагался шанс оставить завещание, и отказывать в этом Самозванцу означало бы запятнать видимость справедливого правосудия. А ещё, как я подозревал, Леанора надеялась, что Локлайн, рассказывая свою историю, выдаст ещё несколько имён для её списка предателей. Королевская казна уже разбухла от такого количества недавних конфискаций, и я не сомневался, что Леаноре нужно ещё, поскольку долги Короны славились своей грандиозностью.
— Ладно, — сказал я. — Открывайте.
Когда дверь со скрипом открылась, Магнис Локлайн бросил на меня быстрый взгляд и, немного удивлённо заметив: «Итак, ты всё-таки пришёл», отвернулся к своим записям. Тюремщику хватило чуткости, чтобы принести мне стул, который я поставил с другой стороны стола. Дверь с гулким грохотом захлопнулась (я часто подозревал, что эту особенность в подземельях делают специально), и я остался в тишине, глядя, как узник скрипит пером. Я переводил взгляд от железной скобы на стене, по тяжёлой цепи до оков на лодыжке Локлайна, а потом на содержимое страниц в его стопках. Оказалось, что тюремщик не ошибся в оценке умения узника обращаться с пером. Слова были написаны неуклюже, с большим количеством орфографических ошибок, и часто перепачканы кляксами и стёртыми закорючками.
— Меня мать учила, — сказал он и отложил своё занятие, спокойно посмотрев на меня. — А она научилась у служанки в замке лорда, которая научилась у конюха, которого сыночек лорда драл по вечерам. Он и меня хотел отодрать, как только я вырос и попался ему на глаза. Я сломал его порочные цепкие пальцы и сбежал той же ночью. До сих пор люблю вспоминать, как он кричал. Первый аристократ, которого я унизил. Это согревает меня холодными ночами.
— Это вы и пишете? — спросил я, кивая на страницы. — Список всех аристократов, которых вы унизили?
— Частично, хотя оказалось, что мне надо не слишком подробно всё описывать, иначе это попахивает самонадеянностью. — Он отложил перо и отклонился на стуле. Дерево скрипнуло так, что напомнило мне о его размерах и силе. Локлайн застонал и поводил головой из стороны в сторону, потирая шею. — Это хуже тренировки на мечах. И как только вы, писари, занимаетесь этим целыми днями.
— При болях помогает льняное масло, смешанное с гвоздикой, — сказал я. — И важно регулярно пи́сать.
Он усмехнулся и уставился на меня.
— Спасибо что пришли, мастер Писарь. — Он помолчал, приподняв брови в ожидании жаркой поправки, поскольку он наверняка слышал о том, что мне пожаловали дворянство. Я просто сидел и смотрел на него, и тогда он снова усмехнулся. — Значит, к титулам вы равнодушны? Нет, я тоже, но раздавал их довольно щедро. Трусы иногда становятся героями, когда ставишь «сэр» перед их именем, вам так не кажется?
— Мне кажется, что различие между трусом и героем ничего не значит, — ответил я. — Всё зависит от обстоятельств. Человек, который убежал от драки в таверне, может сражаться до смерти, чтобы защитить свою семью. Рыцарь, совершивший великие подвиги в бою, будет кланяться и ныть, чтобы вернуть расположение отвернувшегося сюзерена. Избыток смелости зачастую оказывается смертельным недугом.