— Довольно многое, — ответил я и поморщился, с трудом усаживаясь, поскольку мои запястья и лодыжки царапала грубая верёвка. Толстые путы, которыми их связали, покрыли смолой, которая, застыв, образовала узы, крепкие, как цепь. С одного взгляда на них стало ясно, что эти узы никак не ослабить, и любая попытка их перегрызть, скорее всего, окончится потерянными зубами. То, что меня связали по рукам и ногам, также исключало любую возможность добраться до Арнабуса, кроме как медленными комичными прыжками. И, несмотря на все его побои, я вдруг почувствовал удивительное отсутствие враждебности по отношению к нему. Больше того, сейчас мне казалось, что это он здесь — потерпевшая сторона. Разумеется, я по-прежнему собирался убить его, как только представится возможность, но теперь думал, что не стану тратить на это много времени.
— Что именно тебя интересует? — продолжал я. Прислонившись спиной к ступеньке, я поднял связанные руки и потыкал в наиболее чувствительные части лица. Его нападение не было профессиональным, но основательным.
— Прекращай играть в свои игры, — устало сказал Арнабус. — Это утомительно. Не говоря уже о том, что сейчас ещё и бессмысленно.
Посмотрев вокруг на пустой мрак за пределами света фонаря, я спросил:
— А его светлость к нам не присоединится?
— Его удалось убедить, что частная беседа позволит получить драгоценное признание.
— Которое, как я понимаю, тебя мало интересует?
Священник пожал плечами, зашелестев рясой.
— Меня не волнуют ответы на уже решённые загадки. Зато интересует глубина твоего новообретённого знания. И я получу это от тебя Писарь.
Я поднял брови и скривил губы в насмешливой ухмылке.
— Ценная информация обычно дорого стоит, а я ещё не слышал от тебя предложения награды.
— Приостановка пыток и смерти разве не награда?
— Не та, за которую я стал бы торговаться, раз уж ты упомянул приостановку, а не отсрочку. Предлагай больше.
Свет фонаря мерцал на узком, мрачном лице Арнабуса, пока он не поднял очередной мелкий камешек с пола, чтобы бросить его в колодец.
— Ты бывал здесь раньше, — сказал он, когда снизу эхом донёсся тихий всплеск. — Мальчишкой. Ты и тот оскоплённый негодяй, в своей детской гордыне осмелившиеся рискнуть и навлечь на себя гнев призраков.
Я нахмурился, и синяки от этого заболели сильнее.
— Откуда ты это знаешь?
— Ты хотел сделку, и вот. Расскажи мне, что Локлайн сказал обо мне, и я расскажу, откуда знаю о твоих детских подвигах. — Настала его очередь насмехаться, но он лишь приподнял бровь. — И ещё много чего, поскольку это, кажется, меня повеселит.
«Пожалуй, я всё-таки потрачу на него время», решил я, потом фыркнул, чтобы скрыть раздражение, отчего мой повторно сломанный нос жутко заболел, и затем сказал:
— Локлайн говорил о священнике, который остановился на отдых в за́мке, где он рос. Священник рассказал ему настоящую историю его происхождения. Он рассказал о служанке, изнасилованной пьяным принцем, который приехал навестить лорда замка. Это изнасилование не видел никто, и она об этом никогда не говорила, и всё же священник знал историю во всех отвратительных подробностях. Локлайн понял, что это правда, ещё до того, как пошёл к матери и потребовал рассказать её историю. Ему не нужно было видеть страх в её глазах или слышать жуткий рассказ из её хнычущих уст. Он вырос, веря, что его отцом был бродячий менестрель с обаятельной улыбкой и прекрасным репертуаром песен — такой мужчина, к которому цветущая девушка легко потянется, особенно если эль льётся рекой. Ему нравилось думать, что его отец-менестрель счастливо странствует по королевству где-то за стенами за́мка со своим даром к песням. Узнав, что его отцом был не кто иной как принц Артин, наследник трона Альбермайна, Локлайн сильно разочаровался, ибо какой достойный человек захочет узнать, что появился на свет в результате столь гнусного поступка?
Больше он никогда не видел того священника, но очень хорошо его запомнил. И не только лицо, но и манеру говорить. На самом деле настолько хорошо, что когда он рассказывал эту историю, мне несложно было опознать тебя, восходящий Арнабус. Кстати, это твоё настоящее имя?
Губы Арнабуса чуть искривились в равнодушной гримасе.
— Спустя какое-то время имена перестают много значить. Имена для королей, принцев или мучеников. А не для таких, как мы. В этом твоя огромная ошибка, сэр Элвин Писарь. Став известным человеком, ты себя ослабил, сделался мишенью его светлости и прочих. Тебе лучше было бы держаться в тени, как предпочитаю я.