— Я бросил спрашивать её о причинах, ох, столетие назад, если не больше, — сказал он. — Достаточно было знать, что ей нужна моя помощь. Достаточно было разрешения находиться рядом с ней. Понимаешь, она спасла меня, давным-давно, когда собралась толпа, чтобы повесить нехорошего мальчика-сироту, который им всем не нравился, и они не знали почему. А я знал: они меня боялись. Каким-то образом они поняли, что это я поместил то плохое в их головы, пока они спали. Страх толкает нас на худшие преступления, даже на убийство ребёнка. Но, как бы они не боялись меня, Ведьму в Мешке они боялись сильнее. «Пойдём, братец», сказала она, взяв меня за руку, и повела прочь. «Мне многое надо тебе показать».
Его взгляд стал отстранённым, как во время воспоминаний, и печаль частично спала с лица.
— И уж она показала. Полагаю, можно сказать, что на какое-то время она стала мне матерью. Я путешествовал с ней во все уголки этого королевства и за его пределы, когда возникала необходимость, поскольку задача Доэнлишь не ограничивается этими герцогствами. Я узнал, как она заботится о больных. Слушал её каэритские песни. Когда я повзрослел, она провела меня через горы, чтобы я жил среди её народа. Каэриты мне не понравились, и я им тоже, но они терпели меня, поскольку она того пожелала. Со временем я вернулся в Альбермайн, где она меня ждала. «Эта новая вера, братец», сказала она. «Этот Ковенант становится всё сильнее. Я бы хотела побольше о нём узнать». И вот так Ковенант стал моей задачей. Я так много лет наблюдал, как он выстраивается в этот упадочный монолит, словно какой-то огромный больной зверь, который не знает, что каждый его нетвёрдый шаг ведёт всё ближе к могиле. Не стану отрицать, я помогал ему тут и там, опять же, потому что она этого пожелала, но, на самом деле, он всегда должен был закончиться именно так. Твоя Воскресшая мученица — всего лишь последний надрез ножа мясника, который избавит старого зверя от страданий. Но когда на тушу слетятся пировать стервятники, — он невесело рассмеялся, — там будет на что посмотреть. Может даже Доэнлишь захочет взглянуть, раз уж она настолько равнодушна к твоей судьбе.
Вздохнув, он встал на ноги, подняв фонарь.
— Завтра будет очень сложный день. Мой тебе совет, сократи свои страдания и дай Дюрейлю то, что он хочет. Этот зверь Тессил захватил живьём троих твоих спутников, и его любимый палач на твоих глазах сдерёт с них кожу, а потом займётся тобой. Признайся в своем гнусном вероломстве. Запиши всё своим красивым почерком. Думаю, светящему это понравится. В конечном счёте это ведь не так уж и важно, а?
— Ты сказал, что она тебя оставила, — встрял я, и он замолчал. — Что ты имел в виду?
Он повернулся ко мне спиной, и свет фонаря лишь частично осветил его лицо, когда он бросил на меня последний взгляд.
— Это значит, что уже много лет она не уделила мне ни единой мысли. И я не чувствую её… взгляда, как прежде. Я стоял всего в нескольких сотнях шагов от неё в лагере королевского войска за день до Поля Предателей, и всё равно было ощущение, как если бы она стояла на другом конце света. Она не позволила мне подойти, зато позволила тебе. — Его лицо перекосило от зависти и отвращения. — Тебя она привечает. Уже двадцать лет прошло. Двадцать лет я прокладываю свой путь через историю этого королевства, надеясь, что следую её курсу, исполняю её пожелания, но никогда не знаю этого наверняка. Я хотел вызвать её, казнив твою мученицу, поскольку узнал о вмешательстве Доэнлишь в Фаринсале. Если уж она один раз спасла эту суку Курлайн, то я надеялся, что появится, чтобы спасти её и снова. А вместо этого снова ты, писарь-разбойник в хороших доспехах, вышел из толпы, и я почувствовал на тебе её прикосновение. — Он помолчал, и теперь я увидел, как его рука настолько сильно сжала ручку фонаря, что скрежетнула медь. — Я думал, это какое-то послание, сигнал возродившегося интереса, или, по крайней мере, новая забава. А теперь я понимаю, что она бросила нас обоих. Я-то надеялся, она хотя бы придёт и расскажет, почему.
Он пошёл, качая фонарём, и лица уже было не видно, но напоследок сказал:
— Кстати, слухи не врут. В этой крепости есть призраки, хотя они довольно угрюмые и редко соглашаются появиться. И всё-таки, возможно, у тебя в последние часы будет компания. Спи спокойно, Элвин Писарь.
Как ты можешь себе представить, возлюбленный читатель, той ночью сон никак ко мне не приходил. Пленённой душе свойственно размышлять о своей судьбе, а проклятие воображения превращает сами подобные размышления в форму пытки. И всё же простое истощение рано или поздно неизбежно овладеет даже самым перепуганным разумом и, каким бы невероятным это ни показалось, я действительно заснул на какое-то время. В таких обстоятельствах непременно приходят самые тёмные сны, и они явились отравлять меня, как только мои опущенные глаза, наконец, закрылись.