Я часто раздумывал, были ли эти ночные ужасы плодами трудов особой формы магических способностей Арнабуса, но, кажется, для его замысла слишком уж они выглядели странными и изобретательными. Несмотря на весь возраст и бесспорную хватку, во многих аспектах он оставался слишком ограниченным человеком.
Первым на поля кошмара прибыл король Томас, который в полном вооружении ковылял по туманной равнине, засыпанной пеплом, по-прежнему наклонив голову под невозможным углом. Это могло бы показаться комичным, если бы не полное отчаяние и боль, что я увидел на его лице. Он заговорил со мной, но его слова казались чепухой — со слюнявых губ срывалось свистящее бормотание с вопросительными интонациями, но понять я ничего не мог.
— Прошу прощения, ваше величество, — сказал я ему. И, хотя на мне не лежала ответственность за его кончину, его вид подстегнул моё чувство вины. Я не убивал его, но использовал его смерть, чтобы организовать поражение Самозванца. Разумеется, эти мысли и вызвали Локлайна на поле пепла — он появился голым по пояс, его плоть в полной мере свидетельствовала о пытках, перенесённых на эшафоте. Оказалось, что в отличие от Томаса, его слова я понять могу.
— Ну и бестолковый же ублюдок, а? — заметил он, кивнув в сторону ковыляющего короля со сломанной шеей. — Писарь, ты ведь не станешь отрицать, что я был бы лучше? Не в последнюю очередь потому, что в моих венах течёт немного крови Алгатинетов, в отличие от этой напыщенной кучи дерьма.
Зарычав от гнева, он бросился вперёд и сбил Томаса с ног. Король стал возиться на земле, поднимая чёрную пыль, напомнив мне уродливого краба, выпавшего из рыбацкого котелка.
— Взгляни на него! — насмехался Локлайн, показывая пальцем, и с его обнажённых красных мышц сочилась кровь, а голос был жалкой пародией на человека, с которым я провёл так много часов. — Взгляни на Кривошеего Короля, Говномонарха Альбермайна!
— Оставь его! — рявкнул я, шагая к Локлайну, но не оттолкнул его, поскольку его раны выглядели слишком отвратительно.
— Или что? — прорычал Локлайн, обернувшись ко мне. — Напишешь обо мне очередное лживое завещание?
— Я написал правду! — настаивал я.
— Нет никакой правды, ёбаный болван. Ты написал то, что я тебе сказал, вот и всё, а я такой же лжец, как и любой ублюдок, когда-либо ходивший по этой земле.
Он снова рассмеялся, но это был пронзительный, отчаянный смех, который скоро перешёл в прерывистые рыдания.
— Зачем ты это сделал, Писарь? — спросил он со смесью обречённости и осуждения на лице. — Зачем не дал взять то, что по праву принадлежит мне? Зачем ты сражался за этих никчёмных лордов? Готов поспорить, если бы не случайность, то твоя жизнь закончилась бы в грязной сточной канаве много лет назад. И что Корона тебе предлагала, кроме голода и несправедливости?
— Я не сражался за Корону или лордов, — ответил я. — Я сражался за что-то лучшее. — Эти слова тихо слетели с моих губ, даже на мой слух прозвучав пресно и неубедительно.
— Нет, — заявил Локлайн. — Ты хотел этого, вот почему. Ты хотел расчистить дорогу для той чокнутой бабы с безумными видениями. Думаешь, она выебет тебя в награду? В этом дело? — С каждым словом он кричал всё громче, а ярость и бредовая гордость раздули его освежёванную, кровоточащую грудь до абсурдных размеров. — Я был Истинным королём! — ярился он, ударяя себя в грудь по хлюпавшей плоти без кожи. — И моё правление стало бы золотым веком. Для меня нет керлов, лордов или продажного Ковенанта. Только достойные и никчёмные, и достойные высоко поднялись бы в моём королевстве. Ты, Писарь, был бы моим камергером. Уилхем командовал бы моей гвардией. Суэйн стал бы рыцарем-маршалом. Я даже нашёл бы местечко для той девицы-оскопительницы, которая так тебе нравится. А теперь благодаря тебе все они в течение года станут трупами.
— Это сон. — Я закрыл глаза, желая успокоиться. — Сон, который я создал из своих страхов. Ты знаешь только то, что знаю я. И я не могу видеть будущее.
— Возможно. — На этот раз смех Локлайна прозвучал жестоко. — Но ты можешь увидеть прошлое. Открой глаза. Взгляни хорошенько.
И, как часто бывает во снах, я утратил контроль над своими действиями, и оказалось, что я смотрю на многочисленные ужасы, усеивавшие теперь чёрный пепел вокруг нас. Одни шатались, капая кровью из зияющих ран. Другие ползали по земле, и многие были без рук и ног и извивались, как черви. Сотни стали тысячами, когда я поднял глаза и всмотрелся вдаль, узрев целую армию шатавшихся и ползавших. Каждое лицо, что я узрел, было лицом трупа, свежего и сочащегося или старого и высохшего.