— Лорайн утопила там трупы, — сказал он, дёрнув рукой в сторону колодца. Тут я заметил, что его ногти стали зеленовато-жёлтыми и торчали из отступающей плоти на пальцах, словно чахлые, корявые колючки. — Понимаешь, Элвин, всё случилось на расстоянии броска камня отсюда. Там она и перерезала моих родных.
— Или исполнила приговор, которого они заслуживали. — Я улыбнулся в ответ на его суровый взгляд. — Всё зависит от того, как на это посмотреть.
— Знаешь, она не разбиралась. Банда ублюдков её мужа поубивала всех, до кого у них только руки дотянулись, даже тех, кто не принимал участия в том, что случилось на Моховой Мельнице.
— Но только не тебя.
Ярость стёрлась с мёртвого лица Эрчела, и он снова посмотрел на колодец.
— Хватило ума упасть и не шевелиться. А потом повезло, что меня завалили мои мёртвые кузены. И я лежал, пока продолжалась резня. Чувствовал вкус их крови, Элвин. Кровь моих родных… — Некоторое время он грустно молчал, созерцая пустоту глубин колодца.
Молчание всё тянулось, и я огляделся, увидев, что тени между колоннами подземелья намного темнее естественных, словно они — барьер между нами и какой-то огромной пустотой за ними.
— За этим ничего нет, — печально хмыкнул Эрчел. — Оно время от времени меняется. То, что было, то что будет, но всегда это сцена смерти, из которой мне не убежать. Теперь это мой мир. Вот к чему она меня приковала.
— Она? — Я бросился было к нему, но остановился из-за неприятной вони из колодца.
Эрчел перевёл на меня взгляд, и на его губах заиграла понимающая улыбка.
— Цепарь был не единственный, кто проклят слышать голоса мёртвых. — Увидев испуганно-озадаченное выражение на моём лице, он разразился хохотом. — Элвин, ты и правда думаешь, что просто видишь меня во сне?
Мой страх нарастал, подпитываемый тошнотворным ощущением понимания. Эти ночные визиты всегда казались слишком реальными, слишком детальными, и Эрчел, которого я в них встречал, был куда проницательнее после смерти, чем тот, которого я знал при жизни.
— Кто та она, о которой ты говорил?
Смех Эрчела оборвался презрительным фырканьем.
— Ты знаешь, кто, — ответил он, покачав головой. — А насчёт того, кто я — ну, дураку нужна сторожевая собака, если он хочет пережить свою дурость.
Я промчался последний разделявший нас ярд, выбросив руку, чтобы схватить его за горло, но, разумеется, безуспешно. Мои пальцы пролетели сквозь него, и по руке поднялся ледяной холод, морозная хватка которого оказалась такой сильной, что мне пришлось, передёрнувшись, замереть.
— Просыпайся, тупой ублюдок, — приказал Эрчел. — Тут кто-то хочет тебя убить.
Я резко проснулся, но холод остался — пар от дыхания поднимался в воздух. Рука потянулась к мечу на боку. Я повернулся и, низко пригнувшись, осматривал окружающий мрак в поисках угроз. Сердце бешено колотилось. Я ничего не увидел, только в ярде справа от меня довольная Эйн дремала, свернувшись по своему обыкновению. Уилхем тоже спокойно спал по другую сторону от нашего погасшего костра.
«Просто ложь, рассказанная мне во сне», подумал я. Однако не отпускал меч и пытался успокоить биение в груди, осматривая лагерь. Мой взгляд скользнул по завёрнутому в одеяло Эймонду, а потом по другим членам Верховой Гвардии, и наконец остановился на единственном, кто не лежал. Каменщик сидел во втором дозоре, закутавшись в плащ и опираясь плечом на шишковатый ствол старого дуба, а над спиной торчала рукоять меча. Вообще-то ему надо было стоять, но мало кто из часовых мог не присесть хоть ненадолго между обходами границ лагеря. Я уже отвёл было от него взгляд, но замер и нахмурился, заметив, что от Каменщика не поднимается никакого пара. Ни намёка на дыхание. Быстрые взгляды по сторонам ничего не выявили, тени между деревьями оставались такими же пустыми и безымянными, как и всегда. «Искусные, кем бы они ни были», мрачно восхитился я про себя. «Ничего хорошего это не сулит».
Выскользнув из-под одеяла, я подполз к Эйн. Я был не настолько глуп, чтобы рисковать рукой, и потому потыкал ей в плечо кончиком ножен, сначала тихонько, а потом сильнее. Как и ожидалось, её нож мелькнул в тот же миг, как она проснулась, на пустом лице широко раскрылись глаза.
— Это я! — прошипел я ей, уставившись в её пустые глаза, пока в них не засветился разум.