Сначала я пошёл искать Эвадину, рассудив, что вместе с её голосом мой лучше дойдёт до ушей Леаноры. Её шатёр выделялся размерами среди всех парусиновых жилищ, расставленных ровными рядами, отличавшими роту Ковенанта от большей части лагеря. Себе я выбрал место на периферии южного фланга армии, желая держаться подальше от беспорядочных грязных границ, которыми характеризовалась большая часть этого временного города. Солдаты как все — инстинкты заставляют их собираться поближе друг к другу, чтобы согреться, когда становится холодно. Впрочем, такая близость неизбежно вызывает лихорадки и несметное число прочих заболеваний, которые бывают у любых армий в поле. А ещё опаснее, когда палатки ставят слишком близко к кострам: казалось, каждую ночь вспыхивала пара гибельных пожаров. Я старался, чтобы рота избегала таких бедствий, заставляя всех строго соблюдать стандарты лагерного порядка, по которым палатки нужно ставить на определённом расстоянии от костров. А ещё я строго следил за уровнем чистоты, и поэтому солдаты Ковенанта резко отличались от всех своих вечно грязных товарищей, кроме роты Короны — людей короля выпороли бы, если б сэр Элберт заметил хотя бы пятнышко ржавчины на одной кирасе. Я так далеко не заходил, а вот наказание дополнительным трудом и муштрой наверняка не добавляли мне популярности.
Несмотря на всё это, меня постоянно удивляло уважительное послушание роты. На меня нередко бросали мрачные взгляды, но не выказывалось никакого открытого неповиновения, и ни один солдат ещё не оспаривал приказ. Казалось, ветераны даже признательны за такое суровое соблюдение воинского распорядка.
— Лагерная жизнь зимой изматывает душу, — сказала мне как-то ночью Офила, когда я приказал пикинёру, который заснул на часах, раздеться и голым бегать целый час вокруг лагеря. — В такие времена, капитан, солдатам надо напоминать, что они солдаты, а иначе они снова станут, ну, людьми. — Она скривилась от отвращения. — Такого допускать нельзя.
Как стало уже обычным, на страже перед входом в шатёр Эвадины дежурила Вдова. Она сидела перед маленьким костерком и водила точильным камнем по шипу своего боевого молота, остановившись, только чтобы дать мне в полной мере насладиться сердитым и подозрительным выражением на лице, которое, видимо, теперь стало её постоянным. Как и многие солдаты роты, она носила смесь из собранных где попало доспехов и кольчуг, но только по настоянию Эвадины, поскольку сама эта женщина уделяла мало внимания своей защите.
При виде меня её лицо чуть смягчилось, суровость сменилась осторожной приветливостью. Во всей роте только я и Эвадина обладали властью, которой она соизволила подчиняться. Я подозревал, что она смотрит на меня без своего обычного негодования из-за того, что я подарил оружие, которое ей так понравилось. После снятия осады с замка Уолверн её нашли на поле боя, где она бродила и разбивала головы раненых алундийцев, всё ещё цеплявшихся за жизнь. Только жёсткий приказ Эвадины вынудил её остановиться.
— Госпожа Джалайна, — поприветствовал я её, не ожидая ответа, поскольку она редко роняла хоть словом больше, чем от неё требовалось. Впрочем, сегодня она меня удивила.
— Она там не одна, — сказала она, дёрнув головой в сторону полога шатра. — Впрочем, сказала, чтобы вы заходили, если придёте.
— Благодарю.
Она снова удивила меня, продолжив говорить, когда я проходил мимо неё.
— Я хочу участвовать.
— Простите? — спросил я, остановившись. Столь краткая фраза от любого другого солдата вызвала бы отповедь, но для Вдовы она стала бы пустой тратой времени.
— Штурм, — сказала она. — Когда падут стены. Я хочу там быть, в передних рядах, вместе с вами и с ней.
Один из удивительных аспектов её больного характера заключался в нежелании оказывать Эвадине какие-либо почести. Для Вдовы она всегда была только «она» и никогда «Леди» или другие всё более замысловатые титулы, которые прилипали к Эвадине по мере того, как разрасталась её легенда. А ещё госпожа Джалайна примечательно не интересовалась соблюдением обрядов Ковенанта. Во время проповедей Эвадины она безо всякого выражения напряжённо стояла, не говоря ни слова, и я ни разу не слышал, чтобы с губ Вдовы слетело упоминание мучеников или Серафилей. Что бы ни заставило её пойти за Помазанной Леди, это была не та вера, из-за которой она встала на тропу паломников.
— Все мы там будем, — заверил я её и, придвинувшись поближе, заботливо прошептал: — У принцессы Леаноры не так много мечей, чтобы хоть какой-то не пустить в ход в грядущей битве.