енные потом сутенеров и путан, чьи комнаты расположены почти под открытым небом; эти улочки, соединяющие и смешивающие в едином содрогании все пространства, эпохи и расы; улочки, где можно мгновенно испустить дух, заливаясь кровью от удара «пером» в спину, и это кажется таким же естественным, как биться в судорогах, наслаждаясь всеми порами и слизистыми… Двери приоткрываются, и ты мельком видишь за ними кровать с висящим на стене распятием или образком Богоматери под маленькой лампой, которая коптит по-черному, силясь разогнать тьму. А на пороге стоят женщины, «ночные бабочки», завлекая, окликая, обзывая тебя, предлагая отсосать за десять су или даже дешевле, срывая с тебя шляпу, чтобы тебе пришлось зайти за ней, и как только ты входишь, они запирают дверь и принуждают, с твоего же согласия, к самому грязному разврату, награждая вдобавок сифилисом. Тем не менее, одна все же привлекла мое внимание. Не слишком высокая, тусклая брюнетка молча стояла на пороге, не такая бесстыдно раздетая, как другие, и манила, скорее, своей сдержанностью, нежели красотой: тогда я еще не заметил, что она и впрямь красавица… Женщина подала знак, мы вошли вслед за ней, и она закрыла дверь. Все втроем мы мигом разделись. У нее был девичий торс с едва выступающими твердыми небольшими грудями, широкие бедра и округлые ляжки, которые, минуя коленные узлы, переходили в икры — словом, мальчишеская внешность. К тому же она благоухала, как едва созревший плод. Кожа ее была ослепительно-бледной и казалась почти бескровной на фоне иссиня-черных волос и густого руна на лобке. На вопрос Жака она ответила, что ее зовут Андре. Но какое это имело значение? В ту минуту я предпочел бы, чтобы она осталась анонимной. Впрочем, задним числом я насилу опомнился. «Что ты здесь забыл?» — спрашивал я самого себя, недоумевая лишь по поводу собственной персоны, ведь Жаку было хорошо повсюду, а Андре давно привыкла к различным фантазиям, в которых уже не видела ничего диковинного… Кроме того, я убежден, что она все-таки поняла, какие узы связывают меня с Жаком. Она была серьезна и молчалива, но это было не напускное, а врожденное свойство. С небрежностью, лишенной пассивности, она первой растянулась на кровати, и я поневоле залюбовался этим хрупким и вместе с тем полноватым телом. С другой стороны, я признался себе, что откликнулся именно на ее зов, а не на зов какой-нибудь из тех проституток, которые устраивают на марсельских улицах самые страстные оргии во вселенной, потому что даже в одежде она отличалась чем-то неуловимо мужским. Но какое желание могла она во мне пробудить?.. Улегшись рядом, я приобнял ее, но она тотчас догадалась, что ей придется раскрыться не предо мной, а перед моим товарищем, которого, впрочем, не пришлось долго упрашивать. облокотившись на подушку и свесив одну ляжку с кровати, я почувствовал на себе спину, бока и ноги этого юного Ганимеда, мгновенно забыв о его поле, и признал в нем женщину, лишь когда Жак, тоже улегшись и блаженно потянувшись своим полубожественным торсом Пана, медленно вошел в нее, и она стала все дальше раздвигать ноги, дабы впустить в самую глубину влагалища сей властный орган, предложенный с триумфальной беспечностью… Жак оплел руками поясницу девушки. Он подождал минуту, смакуя с немым упоением свой неумолимый ввод, а затем начал умело и равномерно раскачиваться, тогда как Андре поддерживала тот же ритм, стараясь не ускорять его, дабы как можно дольше удерживать внутри себя великолепную мужскую булаву, к которой она приникала всеми фибрами. Они оба наваливались на меня двойным весом, но, невзирая на сей тяжкий груз, я не испытывал никаких неудобств. Обхватив Жака за бедра и мало-помалу протискиваясь между раздвинутыми ягодицами Андре, я просунул свой член таким «образом, что его конец при каждом толчке ударялся в основание Жаковых яичек… Словом, я сохранял и дополнял общий темп их взаимных колебаний, который быстро довел меня до оргазма, но, поскольку я противодействовал Жаку и подчинялся, напротив, движениям девушки, возникала иллюзия, словно это я поддерживаю и управляю по своей воле их наслаждением, а они способны получить его только от меня или благодаря мне… Я был заранее убежден, что Андре, даже пресыщенная любовными утехами, действительно испытывает это наслаждение, — столь искренней она мне казалась. Хотя, честно говоря, Андре волновала меня гораздо меньше, чем Жак, которому я смотрел в лицо со страстным вниманием. Он был выше своей партнерши на целую голову и время от времени склонялся ко мне — молчаливый и сосредоточенный, несмотря на неуловимую тень улыбки, пробегавшую по чертам. Его губы искали мои, и наши языки стремительно переплетались, а затем, вновь отвернувшись, он прижимал к своей могучей шее голову девушки и вновь начинал медленно раскачиваться, словно маятник… Я почти никогда не видел, какое выражение сообщал его лицу поступательный подъем, не говоря уж о заключительном взрыве сладострастия. Жаку нечасто доводилось получать удовлетворение со мной посредством «запретного сосуда», как изъясняются богословы. Он знал, что у меня нет к этому слишком большой склонности, если не считать тех случаев, когда я потакал его минутным прихотям. Он предпочитал, чтобы я сосал ему член, и признаюсь, мне больше нравилось доставлять ему то же удовольствие. Порой я прерывался на полдороге и поднимал взор к Жаку: тогда я видел томный, отрешенный лик с закрытыми глазами, словно растопленный той одухотворенностью, какую с приближением оргазма обретают даже самые зверские физиономии. Затем я вновь брался за дело и опять чувствовал, как наслаждение поднимается лишь до его ладоней, которые все сильнее сжимали мои плечи, а Лаокооновы ляжки перехватывали мне бока с такой силой, что я начинал задыхаться. Но в тот миг, когда с надсадным выдохом стеклодува, сгорбленного над наковальней, это большое тело полностью опорожнялось в мой рот, я остервенело глотал, впитывал бурный поток семени и осушал его до последней капли, а затем вновь созерцал черты Жака, уже расправленные утоленным желанием… Однако на сей раз, благодаря свету лампы, я мог наблюдать за всеми колебаниями, изгибами, восходящими волнами и пиками на его лице. Я никогда не забуду этого натянутого выражения — порой экстатического, но всегда сурового, время от времени горестного и умоляющего, но постоянно властного. И когда мы втроем провалились в бездну, у меня все же хватило присутствия духа, чтобы полюбоваться чем-то потусторонним в резком расслаблении Жаковых черт, и это показалось мне самым совершенным образом того, что столь точно именуется «маленькой смертью» и не имеет ничего общего с беспечным согласием, которое эти черты выражали, когда, обхватив Жака одной рукой за крепкий бок и лаская другой, я увидел, как после нескольких легких прикосновений наслаждение добралось до них и распустилось настолько отрешенно, что о большем я и не мечтал. Между тем я наблюдал, как от той же ласки другие лица искривлялись и судорожно искажались, будто в леденящем ужасе. Теперь это было новое откровение, но его природу я пока не мог в точности определить… «Хотел бы ты оказаться на месте Жака?» — спросил я себя немного спустя, когда мы лежали порознь на кровати, раскидав руки и переплетя ноги. Поразмыслив, я пришел к отрицательному выводу. Мои наклонности не могли измениться за столь краткий срок: они всегда были обращены лишь в одну сторону. «Хотя внезапная мысль о совокуплении втроем пришла в голову именно мне, — думал я, — но делал я это ради Жака, а не ради себя». Как уже говорилось, я не испытывал к нему никакой любви, а иначе бы терпел адские муки, видя, как он получает удовольствие с кем-то другим, не говоря уж о том, чтобы способствовать этому. С моей стороны в том приключении не было никакой извращенности или потребности разбудить новыми впечатлениями чувства — обостренные, как никогда. К тому же я бы никогда не вздумал явиться в бордель один, а тем более с женщиной. Мне хотелось доставить Жаку удовольствие иного порядка? Но это же удовольствие он получал и наедине со множеством других женщин: он был слишком простодушен для того, чтобы мое присутствие и участие могли тут что-либо прибавить. Любовь, стыд, ревность и всякие чувственные тонкости никогда не овладевали его душой: он был великолепным животным — добродушным искателем приключений, вот и все. Чем больше их, тем лучше, и не окажись в тот вечер рядом меня, он был бы точно так же счастлив и доволен… Словом, любуясь виртуозностью, с какой он умел играть на альтернативной струне, я еще больше поражался тому, что сам впал в такое беспокойство и растерянность. «Неужто ты ненароком почувствовал влечение к женщинам?» — спрашивал я себя. Но одного взгляда, брошенного на нашу случайную подружку, оказалось достаточно для того, чтобы это опровергнуть. Хотя среди всех женщин в мире лишь эта могла внушить мне желание, я все же был убежден, что даже если бы мое физическое строение позволило мне хоть на миг превратиться в ее любовника, я бы не только не стал им, но даже не захотел им быть. Конечно, я только что пережил мощный оргазм, но обворожительная Андре была тут, разумеется, ни при чем. Причина — в Жаке и в том наслаждении, что я испытывал, глядя, как его плоть набухает, расширяется и переполняется счастьем, которое, конечно, не превосходило того, что я доставлял ему нае