Секретная миссия имела свои плюсы. Вопреки устоям и традициям провинциальный сыщик второй ступени получил в руки снаряжение, ни одна деталь которого не соответствовала его невысокому статусу. Все магические артефакты, которыми Хассета снабдили, были изготовлены в заоблачных высотах клана. Беда заключалась в том, что миссия еще не началась, а он уже их расходовал.
Он схватил со стола стакан мастера с недопитой бормотухой. Агатовая с виду бусинка растворилась в мутном пойле, жидкость просветлела, ее поверхность подернулась грязной пленкой, которую Хассет выловил непослушными пальцами, отбросил и, сжимая стакан в руке, метнулся обратно, с грохотом опрокинув колченогий стул. Приподняв голову мастера, он осторожно влил прозрачную опалесцирующую жидкость в перекошенный рот. Капли драгоценной влаги текли мимо, но Хассет все же заставил Нодара проглотить большую часть наспех приготовленного эликсира. Мастер закашлялся, по его телу прошла волна дрожи, и через несколько мучительно долгих секунд он вдруг глубоко задышал, всхлипывая и постанывая.
Хас-Сеттен посмотрел на человека, которого едва не убил, вытер вспотевший лоб, перевел взгляд на пустой стакан, все еще зажатый в руке, и с наслаждением грохнул им в стену. Легче не стало. Время поджимало, на душе было муторно, усталость накатывалась тяжелыми волнами. Он перетащил грузное тело Свен-Одара на топчан, стоящий у открытого окна коморки, поднял опрокинутый стул и уселся на него, точно преданный сын у постели больного отца.
Искусство врачевания с самого начала было его слабым местом. В ситуациях, когда счет жизни важного свидетеля шел на секунды, наставники требовали, не раздумывая, вливать в бездыханное тело собственную жизнь, а уж потом, получив бесценные сведения, использовать многочисленные техники восстановления. У Хассета всегда получалось хуже сослуживцев. Его вовсе не утешала мысль, что при неблагоприятном исходе сведения не пропадут и старшие товарищи виртуозно допросят труп ищейки, сложившей голову на клановый алтарь.
Рой ночных мотыльков бился в невидимую завесу, стремясь попасть в освещенную факелами комнату. Тишину нарушал лишь шорох их крыльев, шум ветра за окном, да временами всхрапывал на заднем дворе верный конь, кося глазом на топтавшихся крохоборов.
Свен-Одар открыл глаза и медленно повернул голову.
— А-а, ты еще здесь, господин Хас-Сеттен… Ну что, узнал что хотел? — спросил он.
В сдавленном шепоте насмешка скорее угадывалась, чем слышалась. Хассет отрицательно качнул головой.
— Иди, поздно уже, — чуть громче произнес мастер.
Хассет поднялся.
— Спрячь амфору, мастер Свен-Одар, хорошенько спрячь! — сказал он, хотел привычно пригрозить «никому не говори — язык сгниет», но вовремя заткнулся. — Я за ней вернусь.
Он, не оглядываясь, вышел из коморки и сбежал по скрипучим ступеням. Коротко заржал на заднем дворе мышастый жеребец, заскрипели и хлопнули ворота, и дробный перестук копыт затих вдали. Через пару миль всадник свернул с проезжей дороги в непроглядную темень и бесследно растаял в ночи…
Еще одно мгновенное перемещение в пространстве заставило Хассета вспомнить третий год обучения, когда после не слишком удачного опыта он сутки провалялся без движения, слушая стоны таких же неудачников и наслаждаясь тем, как ноет каждая клеточка парализованного тела. Сейчас он чувствовал себя не намного лучше. Можно подумать, он протащил мышастого на себе все эти пятьсот с лишним миль до пункта назначения. Чтобы попасть в трактир постоялого двора, откуда раздавался нестройный шум голосов, треньканье музыкальных инструментов и пьяные вопли, Хассет уперся ладонью в косяк, взялся за кованную ручку, изо всех сил потянул ее на себя и ввалился в дверной проем.
Он едва не упал, зажмурившись от яркого света. В нос ударили дразнящие запахи жареного мяса, тушеных овощей и густой хмельной дух, и только сейчас господин сыщик вспомнил, что с самого утра у него не было во рту ни крошки, если не считать стакана ядреной Нодаровской сивухи, половину которого он маханул до схватки с крохобором, а половину после. Ах, ну да — еще Смыховы девки пока вокруг заезжего мага увивались чем-то его потчевали наперебой. Тяжкая доля у вольнонаемных — все вокруг поить горазды, хоть бы кто поесть предложил.