Fade Heinali
Карий взгляд обжигает сильнее, чем дыхание… Нет больше холода, безразличия, есть жар, исходящий от его кожи, дрожь сильного тела, лихорадочные ласки губ, жадные ладони, пальцы, сбивчивый шёпот, не поддающийся расшифровке – этот горящий вожделением мужчина не в себе… не в состоянии контролировать свои эмоции, реакции, слова.
И в тот момент, когда он легко разводит мои ноги, я чётко слышу те слова, которые мой Эштон шепчет, как одержимый, всё последнее время: «Mienne, tu es mienne…Seulement mienne!» (Моя, ты моя… Только моя!)
Чёрт возьми! Да он, оказывается, ревновал! И, похоже, давно и отчаянно!
Эта мысль ненадолго выбивает меня из состояния сексуального помутнения рассудка, я улыбаюсь, довольная, как слон, мой муж это замечает и делает какие-то только ему одному понятные выводы:
- Не бойся меня, пожалуйста!
Он просит не бояться. Его. Своего мужа, любимого мужчину. Самого близкого и родного человека!
Мне становится вдруг дико, душераздирающе больно… от его боли! Он страдал, мучился чувством вины и продолжает это делать. Я знала, но не представляла, как глубоко проела его эта вина, какие дыры в нём оставила.
Он совершил проступок, но его, во всём такая правильная, сущность наказывает хуже всякого суда вот уже годы. Мой Эштон съедает себя сам, убивает. Почти убил героином. Глупый, глупый, глупый! Не было в том, что случилось, для меня боли, равной твоему наказанию!
Он тянется за презервативом, разрывает зубами упаковку. И вот теперь мне страшно – я помню ту физическую боль. Я не знаю, что делать с этим страхом, и направляю в совсем неожиданное русло: накрываю его руку своей, не давая делать то, что он собирается. В его глазах почти ужас – он думает, что я останавливаю его совсем, в полном и окончательном смысле.
И я кидаюсь объясниться, потому что мой отказ имеет куда как более серьёзные последствия, нежели супружеское непонимание:
- Я хочу так, без него…
Эштон сжимает губы… чтобы сдержать улыбку, но она всё равно вырывается:
- Отец убьёт меня, если ты снова родишь так быстро!
- А мы не будем перед ним отчитываться!
Ему нравится мой ответ. Очень нравится. Он спускается по моему животу к бёдрам и целует, ласкает. Я закрываю глаза, догадываюсь, что он собирается делать. Антон тоже это делал, и я… ничего не чувствовала. Вернее, не чувствовала того, что должна была. Мне была дискомфортна его возня в этом месте, но я соглашалась, чтобы не быть «бревном», ведь эта часть – обязательная программа, если верить роликам из интернета. И книжкам про любовь, которые я не читаю. Сто лет уже как.
И вот скажите мне, что всё дело в мастерстве - я вас ударю! Антон был тоже мастер. На все руки и … губы. А эффекта – ноль.
А тут… А тут меня оторвало от Земли и унесло в стратосферу. И с каждым взмахом его языка я поднимаюсь всё выше и выше, ещё немного, и меня унесёт в Космос.
Но он отрывается. Прекращает первое в моей жизни почти успешное поднятие на вершину моего Эвереста.
И вот он, первый толчок. Осторожный, плавный, аккуратный, но тааакой настойчивый. В нём весь Эштон: соблюдая правила, изобретая манёвры, он всегда помнит о конечной цели всего мероприятия. И, как правило, идёт самым коротким путём. Самым эффективным.
Настолько эффективным, что я забываю, что такое думать. Я не знаю, что именно со мной происходит, потому что никогда прежде в моей жизни ничего этого не было: ни этой эйфории, ни желания проглотить его целиком тем самым своим местом, ни безумной потребности в более интенсивных и глубоких ударах…
Кажется, он снова спрашивал, не больно ли мне. Да какое там больно?! И ещё целовал моё лицо и много раз повторял, что любит. Но это всё фон… Размытая подложка главного - того, что происходит ТАМ!
А там, похоже, мировая революция, потому что ни одно из всего радужного спектра ощущений мне незнакомо.
Самое страшное – меня мучит желание тоже двигаться ему навстречу, как будто мало мне этого его … и без того сильно немаленького органа. Кто там мне говорил, что секс – это обмен энергиями? Какой, к чёрту, обмен? У меня там сгусток, шаровая молния, одна на двоих, и разгоняет её он, она растёт, обжигает, прошибает нас обоих разрядами…
Да, точно, нас обоих, потому что он сходит с ума: то стонет, то просит о каких-то прощениях. Умоляет забыть те гадкие слова, что говорил, и снова стонет. Дышит, будто задыхается, останавливается, чтобы, очевидно, не закончить раньше меня, и снова о чём-то просит. Кажется, опять о прощении. Или нет? Мне не важно, я хочу только одного: чтобы он не переставал двигаться, а, наоборот, делал это быстрее и ещё жёстче…