Затем он небрежно сорвал с гвоздя висевшую на стене мандолину и затянул популярную на Монмартре балладу под названием: «В любви тебе равных нет!»
Со временем у Анри вошло в привычку сразу после занятий отправляться на обед с Рашу, а затем проводить остаток дня в его студии. Там он рисовал, подтягивал припевы фривольных песенок, наблюдал за похоронными процессиями, вечно тянущимися под окнами, временами пропускал стаканчик с возницами катафалков, кладбищенскими сторожами и работниками крематория, которые то и дело заглядывали в студию, чтобы попозировать для очередного портрета, а заодно и распить бутылочку-другую винца и перекинуться шуткой с художниками.
– Знаешь, – обронил как-то раз Рашу, пристально разглядывая Анри, – ты вообще-то нормальный парень. Конечно, слишком молод, – снисходительно добавил он с высоты своих двадцати двух лет, – однако не глуп, совсем не глуп. И ты здорово рисуешь! Хоть этот старый ублюдок Бонна и утверждает обратное.
Для Анри это признание было величайшим комплиментом. Его душа переполнилась благодарностью к красавцу-великану, вызвавшемуся быть его другом.
– Рашу, если бы ты только знал…
– Да пошел ты!..
Столь экспансивный ответ должен был наглядно продемонстрировать богатому мальчику, что студенту не пристало опускаться до телячьих нежностей. Настоящая мужская дружба должна основываться на грубости и не чураться бранных словечек.
– Проблема в том, – продолжал Рашу, не обращая внимания на недоумение Анри, – что ты слишком застенчив, чересчур вежлив и, черт побери, опрятен. Только посмотри на свои ногти! Черт возьми, грязь под ногтями еще никому не повредила. И вообще, ты должен почаще ругаться, говорить что-нибудь типа «черт побери», «я плюну тебе в рожу». Будь как все, и тогда от тебя перестанут шарахаться.
В течение нескольких недель Рашу старательно посвящал Анри в тонкости поведения настоящих студентов-художников.
– А теперь представь, что мы с тобой спорим, – предложил он однажды, когда за окном стоял теплый и пасмурный мартовский день. – Ну, скажем, о Рубенсе. И вот я говорю: «Рубенс – самый великий живописец изо всех». Ну и что бы ты мне на это ответил?
– Ну, я бы сказал, что не уверен…
Ответ Анри огорчил Рашу. Тот скорбно уставился на друга, затем решительно замотал головой.
– Нет, нет и нет! – произнес он наконец таким тоном, словно обращался к дебилу. – Ты должен сказать: «Рубенс? Да пошел он в задницу! Черт возьми, он просто ничтожество, его мазня годится только чтобы ею подтираться!» Понял? Тогда всем сразу станет ясна твоя точка зрения. – Он смотрел на своего протеже сверху вниз, и его маленькие темные глазки были полны невыразимой нежности.
Анри подспудно чувствовал, что наставник подобным образом готовит его к вхождению в студенческую компанию. И он не ошибся. Наступил день, когда Рашу небрежно обронил:
– Сегодня идем в «Нувель». Я хочу познакомить тебя со своими друзьями.
«Новые Афины», или «Нувель», как называли кафе завсегдатаи, оказалось шумным и прокуренным заведением на площади Пигаль, где обычно собирались художники. Друзьями Рашу оказались студенты из ателье Бонна – Франсуа Гози, Луи Анкетен и Рене Гренье. Как и Рашу, они жили на Монмартре. Скорее всего, они согласились встретиться с «богатым дилетантом» только ради того, чтобы угодить Рашу, который пользовался особым авторитетом в студенческой среде.
Они холодно поздоровались с Анри, после чего демонстративно забыли о его существовании, как ни в чем не бывало продолжив прерванную беседу. Анри же ничего не оставалось, как молча потягивать пиво.
Это могло показаться странным, но именно его молчаливость в конце концов разрушила их предубеждение. Как и всем любителям поговорить и прихвастнуть, им требовалась аудитория – любая аудитория. А в лице Анри они нашли благодарного слушателя, с готовностью внимающего историям их любовных похождений и невзгод, в основе которых неизменно лежали причины денежного характера.
Гози оказался первым, кто решил воспользоваться расположением Анри. Меньше чем через месяц после первых посиделок в «Нувель» студент как ни в чем не бывало подошел к нему в ателье во время перерыва.
– Ни за что не догадаешься, что со мной приключилось вчера вечером! – начал он с видом человека, которому только что довелось пережить нечто незабываемое.
Гози был молодым человеком болезненного вида с наивным взглядом. Он очень заботился о внешности, которая, сказать по совести, оставляла желать лучшего, и явно недооценивал свой талант, которым он, кстати, обладал. Помимо всего прочего он питал страсть к ярким жилетам, на которые тратил большую часть скудных средств, и был непоколебимо уверен, что ни одна женщина не может устоять перед волевым взглядом и надушенной бородой. Поэтому он мог часами простаивать перед зеркалом, тренируя гипнотический взгляд, и регулярно мариновал нелепую бороду в розовой воде.