– Возвращаюсь я домой, – продолжал он, воодушевленный вниманием Анри, – и решаю заскочить в небольшое бистро на углу. И представляешь, что я там увидел?
Он увидел молодую женщину неземной красоты – она безутешно рыдала. Разумеется, он подсел к бедняжке и стал расспрашивать о ее горе. Между двумя всхлипами она доверилась ему, поведав печальную историю, как домовладелица выставила ее на улицу, потому что она не смогла вовремя заплатить за комнату. Гози, понятно, проникся сочувствием к несчастной. Его гипнотические взгляды и тончайший аромат бороды, которую он вплотную придвинул к носу незнакомки, способствовали тому, что между ними вспыхнуло взаимное влечение. Они ушли из бистро и вскоре оказались в комнате у Гози, где их во всех отношениях перспективная дружба мгновенно переросла в пылкую любовь. В ту поистине незабываемую ночь Бабетта – так ее звали – была неподражаема: она оказалась женщиной бесконечного обаяния, исполненной пылкой страсти и не чуждой некоторой изысканной развращенности.
И все было бы расчудесно, если бы не одно но: как назло, Бабетта вошла в жизнь Гози в ужасно неподходящее время.
– Понимаешь, я только позавчера купил вот этот жилет, – он ткнул пальцем в великолепный жилет лимонно-желтого цвета, – так что…
Анри все понял. Он осторожно достал из кармана золотую монету в двадцать франков, которую Гози принял у него как бы с неохотой, но по всему было видно, что он очень даже доволен таким поворотом событий.
Через неделю настал черед Анкетена обращаться.
– О, я потерял ее! – страдальчески стонал он. – Такая девушка! Богиня! – В отличие от Гози, имевшего обыкновение порочить бросавших его подружек, Анкетен при расставании был склонен их идеализировать. – Мне не следовало водить ее в Лувр!
Анкетен был красавчиком-блондином. Девицы обычно оглядывались на энергично жестикулирующего белобрысого молодого человека в поношенном цилиндре. Его отношения с женщинами не складывались, по большей части из-за иллюзий, что он питал на их счет. Анкетена ужасали их невежество и глупость, и он честно пытался хоть немного просветить своих любовниц. Пытаются же некоторые мужчины привить подружкам представление о благочестии – увы, с тем же успехом. Он блистал перед ними образованностью, когда требовалось просто промолчать. Или же тащил бедняг в Лувр, дабы приобщить их души к шедеврам высокого искусства, в то время как сами девицы предпочли бы остаться дома и заняться чем-нибудь, с их точки зрения, поинтереснее.
– Я потерял ее в зале фламандских примитивистов, – вздохнул Анкетен. – Никогда больше не пойду в этот проклятый музей.
Излив таким образом душу перед Анри, он почувствовал себя гораздо лучше. А неделю спустя уже упорно работал над приобщением к прекрасному молоденькой прачки, с которой совсем недавно познакомился на танцах.
Рене Гренье последним из всех преодолел предубеждение перед Анри. Но в конце концов и его холодная сдержанность постепенно переросла в подлинное дружелюбие. Однажды он даже пригласил Анри в свою небольшую двухкомнатную квартирку на улице Фонтен.
– Видишь вон то окно? – Он указал на противоположную стену внутреннего дворика. – Студия Дега! Иногда даже видно, как он курит или читает газету.
Анри в этой компании почувствовал себя своим. Теперь у него появились друзья, самые настоящие друзья!
И вот как-то раз июньским утром профессор Бонна прибыл в мастерскую в на редкость хорошем настроении. Узкое лицо профессора светилось от счастья, когда он объявлял, что из-за большого объема работы не имеет более возможности проводить занятия и вынужден расформировать класс.
– Но вам не стоит унывать, – заверил он ликующих студентов. – Я договорился с коллегой по Академии, профессором Фернаном Кормоном. Он готов предоставить места тем из вас, кто пожелает продолжить учебу.
Студенты бурно радовались внезапной свободе.
На углу бульвара Клиши Франсуа Гози взобрался на фонарный столб и посылал воздушные поцелуи вслед каждой женщине, а Рашу, закинув руки за голову, исполнял танец живота под аккомпанемент восточных мотивов, извлекаемых Луи Анкетеном из гармоники. Рене Гренье как раз пускал шляпу по кругу, когда два усатых жандарма прервали представление на том основании, что оно было непристойно и наносило вред общественной нравственности.