Это была та самая раса, значение которой в разделении человечества усердно отрицалось членами кружка Боаса и которая, скорее всего, как полагают историки науки, делала Хёрстон изгоем даже среди антропологов. Хотя ее академическая карьера довольно быстро закончилась, она практически перестала появляться на кафедре и так и не закончила докторантуру, но все же оставалась потрясающим этнографом – и в поле, и в своих великолепных книгах, в которых она искала и, как мне видится, нашла и реализовала свою собственную культуру письма, что лишний раз говорит об отсутствии прямой связи таланта и академических регалий.
Поздней осенью 1938 года вышла еще одна ее книга, основанная на полевых материалах, собранных на Ямайке и Гаити, – «Скажи моей лошади» (Tell my Horse). Книга эта, впрочем, не была успешной в плане продаж, а средства, остававшиеся у Зоры от Гуггенхаймовских премий, закончились. Хёрстон переезжала с места на место, периодически заезжая «в поле» на юг и в Нью-Йорк, что-то писала и читала лекции, пыталась снова (но вновь без особых успехов) устроить свою личную жизнь. Жила на гонорары от изданных книг и авансы на заказанные ей книги.
В 1942 году выходят ее мемуары, названные «Пыльные следы на дороге» (Dust Tracks on a Road), которые были несвоевременны тому периоду в США из-за глубокой критики европейского колониализма, что и стало причиной для существенного редакторского вмешательства в этот текст.
К концу сороковых Хёрстон потеряла связь практически со всеми, с кем когда-то была знакома и дружна. После ложного обвинения в 1948 году писательница впала в очередную депрессию и подумывала о суициде. Она пыталась подрабатывать, где только могла, – расставляла книги в библиотеках, занималась с отстающими учениками, убиралась в чужих домах. После того как ее выселили из собственного дома и она пережила инсульт, Хёрстон поселилась в небольшом прибрежном городке во Флориде, в окружном доме для малоимущих, где она и скончалась 29 января 1960 года, вскоре после того как ей исполнилось 69 лет.
Большая часть ее рукописей и материалов пропала, а то немногое, что еще оставалось, почти полностью было сожжено ретивой уборщицей. Похоронена Зора Нил Хёрстон на кладбище в Форт-Пирсе, во Флориде. Лишь на ее заброшенной могиле – единственной из всех значимых членов знаменитого кружка Боаса – есть слово «антрополог».
Книга «Мулы и люди», напомню, вышла в 1935 году, в том же, когда (чуть ранее) Маргарет Мид издала свой труд «Пол и темперамент» (Sex and Temperament). Эти книги были по-разному встречены читателями и рецензентами. Если работа Мид многими приветствовалась как глубокий комментарий к универсальным чертам человеческой культуры, то на публикацию Хёрстон смотрели скорее лишь как на рассказы чернокожей писательницы о жизни своих неискушенных собратьев в глубинке. Но книга Хёрстон – это отнюдь не рядовой сборник устных рассказов афроамериканцев, живших во Флориде. Херстон «сделала больше, чем просто записала сказки», как отметил критик Генри Ли Мун в своей рецензии в New Republic. «Бдительная и остро наблюдательная, она изучала нравы, народные обычаи и суеверия, социальную и экономическую жизнь этих людей, что стало важным фоном для ее книги». В результате «Мулы и люди» стали, по словам Боаса, «весомым вкладом в развитие наших представлений о внутренней жизни негра».
Неслучайно автор книги через год после появления этой публикации получила престижную премию Гуггенхайма. Специфика подачи насыщенного антропологического описания, избранная Хёрстон, описания на грани с художественной литературой, не просто позволяет легко воспринимать написанное. В этом повествовании фольклор предстает не как сборник текстов, вырванных из контекста жизни тех, кто хранит и рассказывает его, но как часть этой жизни. Может быть, не самое удачное сравнение, но мне приходит на ум роман Джека Керуака «На дороге» (On the Road, 1957), вышедший гораздо позже, чем «Мулы и люди» Хёрстон, в котором автор столь же детально рассказывает о встречах с людьми, об их и своих переживаниях, как бы погружая читателя в эту жизнь, а не выдергивая из нее те или иные фрагменты. Именно такой подход – сама Хёрстон определяла область своих научных изысканий как литературные исследования (literary science) – позволил Зоре Нил Хёрстон показать кем, где, при каких обстоятельствах и как именно рассказывается тот иной фольклорный текст. Благодаря этому ее книга становится не сборником «мертвых» текстов, но антропологической работой, поскольку показывает большой пласт жизни наблюдаемой группы в ее естественном состоянии и динамике.