Представление началось.
Занавес поднялся под торжественные аккорды оркестра. Грянули басы, вздрогнула скрипочка, грозно рявкнул аккордеон. Перед нами на сцене предстала гостиная в стиле ампир: резная мебель, шелковые портьеры, роскошные канделябры и максимум блеска.
Зрители ахнули и впились глазами в артистов.
Сразу скажу честно: актёры играли всё же значительно ниже среднего. Аполлон Евгеньич Окаёмов был грузен, велиречив и периодически зачем-то срывался на визг. Никандр Семёныч Лупочёв был излишне суетлив, даже как для пожилого барина, швыряющего деньги направо и налево. Аполлинария Антоновна была скучна, как несолёный омлет. Остальные тоже не радовали.
Но тут вышла Зоя Окаёмова и все ахнули.
И я тоже ахнул.
Зоя мгновенно захватила внимание и так, что оторваться от неё было нельзя. Больше всего меня поразило, что даже с первого ряда и не скажешь, что эту роль играет немолодая уже женщина. Да, я имею в виду Фаину Георгиевну. Она преобразилась. Сейчас перед нами была не возрастная актриса в депрессии, а молодая женщина с язвительным умом и ранимой душой. Её голос, то насмешливый, то пронзительно грустный, виртуозно передавал противоречия героини.
В сцене объяснения с главным героем Раневская-Зоя Окаёмова уронила веер – жест, который позже критики назовут «гениальной случайностью». Зал замер, а потом взорвался бурными аплодисментами.
– Она так играет! – выдохнула Зина и посмотрела на меня блестящими глазами, полными непролитых слёз.
– Угу, – согласился я, размышляя, как завести разговор с режиссёрами так, чтобы получить максимальный результат.
В конце пьесы зрители не скрывали слёз.
– Как божественно играет Раневская! – шепнул сидящий рядом со мной режиссёр своему ассистенту. – Она переписала Островского! Новое прочтение. Изумительно! Находка! А Глориозов, сукин сын! Такой бриллиант отхватил!
– И ремонт вон какой отгрохал! – завистливо добавил ассистент язвительным голосом.
Когда спектакль закончился и артисты вышли на поклон, всё букеты, естественно, были собраны только Фаиной Георгиевной.
Она улыбалась, аж светилась от счастья. Остальные участники спектакля были с приклеенными улыбками и еле-еле сдерживались.
А после премьеры мы большой и шумной компанией закатились в ресторан. Глориозов расстарался на славу. Столы ломились от закусок и выпивки.
– Я хочу этот тост выпить за премьеру! – Глориозов подскочил и поднял бокал, – сегодняшний успех нашего театра войдёт в историю! За наш театр!
– И за Фаину Георгиевну, которая этот успех вам принесла! – немного язвительно добавил Попов.
Глориозов побагровел, но принял мажорный вид и салютнул ему в ответ бокалом.
Мы выпили.
– А теперь тост за Фаину Георгиевну! – ввернул Капралов-Башинский и опять многозначительно на меня взглянул, – за величайшую актрису всех времён и народов!
Сидящие по диагонали от нас Орлова и Марецкая скривились. А Леонтина Садовская фыркнула.
Я изволил этого не заметить, а вот Злая Фуфа увидела и расстроилась.
После спектакля она переоделась в своё лучшее платье, тёмно-лилового бархата, на воротничке зияла огромная жемчужная брошь. Она выглядела старомодно, и на фоне блестящих Орловой и Марецкой явно проигрывала.
– Что, Муля, я плохо выгляжу, да? – шепнула она расстроенно.
– Вы выглядите великолепно, Фаина Георгиевна, – без тени лукавства сказал я, – а платье и ваш внешний вид мы ещё подправим. Раз уж я ваш импресарио.
Гости пили и ели. Постепенно шум набирал обороты. Звон бокалов, звяканье столовых приборов, здравницы – всё это слилось в единый гул. Мужчины раскраснелись, и ослабили галстуки. Женщины стали вести себя более раскованно. Некоторые с любопытством постреливали глазками в мою сторону.
Зина видела это и хмурилась.
Но мне было всё равно на её недовольство. Я её сюда не для того привёл.
В любом обществе молодых воспринимают неоднозначно, с некоторой даже небрежностью и снисходительным высокомерием. Но вот к мужчине, у которого есть спутница, да ещё и эффектная, отношение меняется сразу. Конечно, Зина на роль эскорта не годилась совершенно, с её-то амбициями, но за неимением других вариантов, пришлось довольствоваться, чем есть.
– Фаина Георгиевна, – подсел к нам юркий сухопарый человек, – вы так чудесно сыграли! Я не мог отвести от вас взгляда!
Раневская хотела, по обыкновению, ответить что-то язвительное, но я предусмотрительно наступил ей на ногу под столом. Видимо, чуток перестарался, потому что она зашипела, но главное, смолчала. Только обожгла меня многообещающим взглядом.