— Почему?
— Ну, а как балерины, по-твоему, едят? Если она сало жрать будет, то какая из неё тогда балерина?
— Но она же…
— Старая ты хотел сказать?
— Ну… — замялся я.
— Возраст, Муля, на то он и возраст. Она давно на пенсии. Хоть подрабатывает то гардеробщицей в театре, то помощницей костюмера, но это так, крохи. Только вот что я тебе скажу, Муля. Бывших балерин не бывает. Балерина — это диагноз. Как и актриса.
И тут меня осенила догадка:
— Так вы актриса?
— Да какая я уже актриса, — вздохнула Белла и мелкие морщинки прорезали её нагримированный лоб. — В молодости была надежда — вот стану великой актрисой и сыграю такую роль, что люди будут рыдать от восторга. Мне так хотелось аплодисментов, оваций, цветов от поклонников. И восхищения публики.
Она вздохнула и продолжила:
— Но время прошло, я постарела, а ни цветов, ни оваций, ни восхищения. Пришли юные актрисы и меня незаметно заменили во всех постановках. Когда я поняла, что давно уже не играю на сцене, а жить-то за что-то надобно, я ушла.
— И как же вы сейчас живёте? — потрясённо спросил я.
— Да как, — усмехнулась Белла, — живу как все. От зарплаты до зарплаты.
— Но вы же ещё не на пенсии?
— Ещё полтора года, — вздохнула она.
— И где вы?
— Играю на рояле.
— Оу! Так вы в филармонии?
— Да в какой филармонии! В ресторане я играю, — она резко вытащила папиросу и подкурила.
Я допивал чай, как в коридоре послышались возбуждённые злые голоса и шум.
— Пошли! — глаза Беллы заискрились любопытством, и она первая вскочила из-за стола.
С сожалением взглянув на два недоеденных бутерброда на тарелке, я последовал за нею.
А в коридоре царил хаос. Я сперва не мог понять, в чём суть очередного конфликта, но потом увидел, что вернулись с работы молодая женщина и мужчина, чуть постарше. К женщине льнул Колька. Поэтому я понял, что это «мама Лиля». А тот гориллообразный мужик, соответственно, «папа Гриша».
Это была странная пара. Горилообразный «папа Гриша», напоминал помесь Кинг-Конга и гоблина, только большого, почти под два метра. А вот «мама Лиля» была похожа на юную Одри Хепбёрн, с такими же глазами оленёнка Бэмби, с гладко зачёсанными блестящими волосами. Вот только она была шатенкой.
Перед ними стоял Орфей Жасминов и с жаром доказывал, что теперь он будет жить в их комнате.
— Но как же так! — со слезами на глазах воскликнула Лиля, — у нас большая комната — проходная! А вас селят в чуланчике, там живёт Николаша. Но как вы будете ходить через нашу комнату⁈
Она подбежала к двери и распахнула её.
Взглядам присутствующих представилась довольно большая комната, на противоположной стене была дверь. В комнате стояла кровать, шкаф, в общем, всё как у всех советских людей. Но главным достоянием обстановки Пантелеймоновых был телевизор. Небольшой, чёрно-белый. Он был любовно прикрыт кружевной салфеткой.
— Да, ни переодеться, ни в ночнушке походить! — возмутилась Белла, моментально включившись в общую склоку. — Только разденешься, Лиля, как чужой мужик через всю комнату будет идти и смотреть.
Слова Беллы попали прямо в цель, и Лиля зарыдала.
Гриша нахмурился и на его скулах заиграли желваки.
— Ты не будешь тут жить! — зло сказал он и так посмотрел на Орфея, что тот аж побледнел.
Но тем не менее нашел в себе силы возмутиться:
— У меня ордер, товарищи! Я собственную жилплощадь два года ждал!
В коридоре ещё сильнее зашумели, завозмущались.
Конфликт входил в кульминацию.
Мне всё это быстро наскучило. Тем более конфликт был глупый: Орфей по закону имел право здесь жить и все возмущения старых жильцов ни к чему не приведут.
И тут меня кто-то подёргал за рукав. Я оглянулся — Герасим.
— Ты это! — сказал он с упрёком и как-то странно мотнул головой набок.
— Что? — не понял я.
— Ну, ты это… — опять начал кривляться Герасим, но всё-таки собрался и смог сформулировать мысль, — про чекушку-то пошутил, да?
Он так обречённо и печально вздохнул, что мне стало стыдно.
Ведь я пообещал ему. А потом да, забыл.
— Пошли! — сказал я и вернулся в свою комнату.
Обрадованный Герасим резво потрусил следом.
Когда я ещё утром рылся в шкафу, то обнаружил там, в глубине, среди каких-то тряпок, две бутылки портвейна. Зачем Муля хранил их среди одежды, я так и не понял. Но они там были.
Я распахнул шкаф и вытащил оттуда портвейн.
— Вот! — поставил на стол перед Герасимом бутылку. — Как и обещал.