Глориозов посмотрел мне прямо в глаза и понятливо усмехнулся.
А я продолжил:
— Поэтому давайте поступим так. Мы сейчас с товарищем Печкиным немножко поболтаем, а вы сами набросайте тезисно те ошибки, за которые вас следует ругать «сверху»…
Глориозов мою мысль уловил и засиял как солнышко.
— И постарайтесь найти побольше ошибок, недочётов и затруднений. Чтобы потом устранять в течение длительного времени. Эффективно устранять. Тогда и у вас, и у нас будут красивые отчёты.
Глориозов просиял и крепко пожал мою руку:
— Спасибо! Спасибо, товарищ Бубнов! Я сейчас же всё напишу, — он подозвал Печкина, который всё это время смущённо топтался в углу и старался не отсвечивать. Начальства он явно робел.
— Кузьмич! Ты пока пообщайся с товарищем Бубновым. Расскажи ему о последней нашей постановке. — Он просемафорил что-то грозное глазами, что, очевидно, должно было означать, мол, смотри, гад, не проболтайся. — А я сейчас, Иммануил Модестович, к вам Раечку отправлю.
С этими словами он упорхнул к себе в кабинет, а мы прошли к Печкину в гримёрку.
Не успели мы перекинуться даже двумя словами, как появилась Раечка. Она ловко расставила на столике у трюмо тарелочки с пирожочками и бутербродиками. Тут же, словно по мановению волшебной палочки на столе возникла бутылка коньяка.
— За знакомство, — чуть дрогнувшим от важности возложенной на него миссии голосом, сообщил тост Печкин. Меня он опасался ещё больше, чем Глориозова.
Я хотел срочно с ним переговорить, но Раечка здесь была не просто так. Поэтому я сказал:
— Товарищ Раечка! Я только что вспомнил ещё один важный момент. Есть ли у вас здесь листочек бумаги и чем писать?
Бумага и карандаш нашлись быстро.
И я написал Глориозову записку. Точнее там было всего пару строк, но мне нужно было Раечку отослать.
Итак, я написал:
«Тов. Глориозов! Фёдор Сигизмундович! Чуть не забыл главного. Напишите также тезисно (два-три пункта, но кратко) за какие достижения вас и ваш театр нужно бы (можно бы?) поощрить. Не уверен, что это пройдёт, но попробовать можно. Давайте попробуем. Б»…
Листочек я сложил вчетверо и протянул Раечке:
— Очень вас прошу отнести это Фёдору Сигизмундовичу немедленно. Я здесь буду ещё минут пятнадцать-двадцать. Так что он должен успеть.
Райечка недовольно стрельнула глазками на Печкина, мол, держи, дед, язык за зубами, а то получишь, цапнула бумажку и послушно выпорхнула вон.
А мы остались с Печкиным вдвоём. Повисла пауза.
— Ещё по одной? — с надеждой посмотрел он на меня, не зная, о чём со мной говорить.
А я ответил, покачав головой:
— Пётр Кузьмич. Дело есть. Конфиденциальное. Как раз по твоей специальности. Очень твоя помощь нужна… как артиста… лично мне.
Старик приосанился от важности момента.
А я изложил ему ситуацию:
— У нас в коммуналке есть одна женщина. Совсем ещё не старая. Но несчастная. И очень закрытая. И я хочу её подбодрить. Понимаешь, она по молодости где-то на Колыме жила. А ты её земляк получаешься. С тобой она, может, и захочет поговорить. Так что давай, ты как будто придёшь ко мне в гости. Я её под каким-то предлогом позову. А ты ей, как женщине, пару комплементов там скажи, поулыбайся, про места колымские вспомни. Авось она и оттает немножко. Ничего такого крамольного. Просто небольшая дружеская беседа. Недолго, минут двадцать. Пусть она интерес почувствует.
Печкин, если и удивился, то виду не подал. Степенно сказал:
— А енто не будет незаконно?
— Да нет, — покачал головой я, — я психологию изучаю. Книгу пишу. Мне разные характеры описать нужно.
— А, раз книгу, тогда ясно, — уважительно покивал Печкин. И сразу добавил, — Да мы можем хоть и сегодня это дело провернуть. Дурное дело не хитрое!
Я согласился. Уж очень хотелось мне результативно и побыстрее «вскурощать» Ложкину и посмотреть на выражение лица Фаины Георгиевны.
Посмеиваясь, с довольным видом, я дождался, когда Глориозов закончит выписывать свои ошибки и достижения. Он появился, взъерошенный, взволнованный. Отдал бумажку. Долго тряс мне руку. Заглядывал в глаза.
— Не переживайте вы так, Фёдор Сигизмундович, — успокоил его я, — что в наших силах — всё сделаем. Ну, а что нет — так уж не обессудьте. Это Система.
С этими словами я покинул театр, провожаемый счастливым директором.
Из подворотни тенью появился Печкин и пристроился рядом, но чуть сзади. Мы воровато прошли одну улицу. Убедившись, что нас не видят, пошли дальше рядом.