Он оборвал себя на полуслове и так задумался, что не обращал на меня уже никакого внимания. Бутылка с недопитыми бокалами сиротливо стояла на столе, ходики размеренно тикали, я сидел в кресле, а Модест Фёдорович что-то напряжённо чёркал в блокноте: для него в этом мире больше не существовало ничего.
Я ещё немного посидел и, чтобы не мешать рождению нового открытия, тихо, на цыпочках, вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собою дверь.
Там меня встретила сердитая Дуся:
— Ну что же ты так, Муля? Я тут жду, жду… вода же стынет!
— Так почему не позвала?
— Модест Фёдорович не разрешает в кабинет заглядывать, — объяснила Дуся и свистящим шёпотом затараторила, — давай-ка, быстро иди мойся, я там тебе уже всё приготовила. На стуле стопочкой белье и халат лежит. Полотенце сверху.
И я пошёл мыться.
Ванная в квартире Модеста Фёдоровича была большая, чугунная, на гнутых ножках. Божечки, какое же блаженство погрузиться по самый подбородок в горячую ароматную воду (хитрая Дуся налила туда отвар мяты и любистка, и вода вкусно пахла травами). Как же я соскучился по всему этому!
Нет, с отчимом мне ссориться никак нельзя. А в моей будущей квартире будет точно такая же ванная. И такая же Дуся, — хотел добавить я, но рассмеялся. Да, да, к хорошему привыкаешь быстро.
Не знаю, сколько я вот так пролежал бы (кажется, даже и задремал немного), но в дверь постучала Дуся:
— Муля! Выходи уже! Через пять минут ужин!
Когда я, чисто вымытый, выбритый, в пахнущей свежестью хрустящей домашней одежде и в одном из халатов Мулиного отчима, сидел за столом, Модест Фёдорович сказал торжественным голосом:
— Да, Муля! Ты прав! Я думаю, что из этого может что-нибудь и получиться.
Дуся, которая как раз накладывала нам бигус и горячие драники, с гордостью посмотрела на меня и улыбнулась.
Домой я заявился поздно. И отчим, и Дуся, в один голос уговаривали меня остаться ночевать. Но я не согласился. Потому что это будет начало ограничения моей свободы. Стоит остаться на ночь всего один раз, а потом сразу будет и второй, и третий. И так, незаметно, я однажды останусь там и больше не вернусь в коммуналку. А мне нужно пожить ещё какое-то время тут, выполнить свои задачи. Не люблю оставлять незаконченные дела за спиной. Верю, что это сильно портит карму.
Когда я уходил из отчего дома, остро встал вопрос с одеждой. Изгвазданные, провонявшиеся тухлым чесноком вещи, Дуся категорически не отдала. Сказала, что и за один раз не отстирает, поэтому понесёт в какую-то особую, известную только ей и только «для своих» прачечную (общественным прачечным Дуся категорически не доверяла).
Модест Фёдорович горячо поддержал. И мне были продемонстрированы Мулины наряды, которые он, после ссоры с отчимом, легкомысленно отверг. Я его юношеского бунта вообще не поддерживал, поэтому с интересом проинспектировал гардероб своего реципиента и выбрал три более-менее нормальных костюма (похожих на привычные мне из моего времени), дюжину рубашек и исподнее тонкого полотна, почти похожее на современное, к которому я привык. Оказывается, это Наденьке привезли аж из-под Парижа.
Поэтому домой я возвращался груженный, аки верблюд (учитывая еще то, что Дуся подсунула мне кастрюльку с остатками бигуса, сверху которого она напихала в несколько слоёв драников. Также я не отказался от коробки с хорошим кофе (тот, что я прикупил в магазине был плохого качества и жутко мне не нравился).
В коммуналке я уловил странный, но приятный, запах. От которого аж сердце сжималось.
Быстренько отнёс вещи в комнату и прошёл полюбопытствовать на кухню.
И всё понял.
Это был запах моего детства. Знакомый и такой любимый.
У плиты стояла Лиля и делала леденцы из жжённого сахара в ложках!
Я подошел как раз к концу процесса, когда она смочила ложки с леденцами водой прямо под краном и выложила на тарелке.
— Привет, — улыбнулся я, — а я-то думаю, чем здесь пахнет так вкусно?
— Привет, — вернула мне ответную улыбку Лиля и принялась отмывать кастрюльку, пока не застыло, — да Колька уже все уши прожужжал. Хочет ведь сладкого, а у нас в театре до получки ещё два дня. А Гришка со своими дежурствами уже почти неделю дома не появляется. Мама завтра уедет, а они так и не увиделись.
Она грустно вздохнула, а я мысленно усмехнулся.
— Как там новый сосед ваш? Притёрлись уже?
— Орфей? — на Лилиных щеках появился румянец, который изумительно ей шёл. — Он замечательный! И такой талантливый! И такой одинокий!