Однажды Полис внезапно напал на их станцию. Мать уже вернулась с работы и готовила в палатке еду. Когда началась стрельба, она схватила пистолет, хотела выбежать из палатки и принять участие в бое. Но уже на выходе вскрикнула и ввалилась обратно в палатку, упав спиной на пол. Продолжая держать одной рукой пистолет, второй она зажимала рану в животе. Она подняла глаза на Игорька и что-то шептала, но он не слышал, или не понял от испуга.
В это время в палатку вошёл незнакомый военный с автоматом. Увидев пистолет в руке раненной женщины, он спокойно поднял ствол и выстрелил ей в голову. Игорь от наполнившего его ужаса просто отключился.
Пришёл в себя, когда какой-то бородатый мужик тащил его за шиворот в сторону туннеля. Впереди такой же бородатый с перевязанной рукой и автоматом на груди преградил дорогу.
— Куда ты его?
— А что ты прикажешь со щенком фашистским делать? На фарш его! Мать его знаешь кем была?
— Значит и ты — такой же! Оставь детёнка, говорю! — раненный боец потянулся к автомату.
— Да хрен с тобой. — Игорь покатился под ноги раненного от сильного толчка в затылок.
Игоря Кудрявцева переправили на центральную станцию Полиса. Он жил в приюте для детей. Здесь ему было несладко. Сверстники прознали, кем он был и чей он сын. «Фашистский ублюдок», «нацистская сука» — это то, что часто приходилось слышать от детей. Его часто жестоко избивали. Особенно свирепствовали те, чьи родители погибли от рук фашистов во время той бессмысленной войны с фашистами. Учителя формально пытались защитить его. Но они и сами испытывали к нему неприязнь за его прошлое, как будто он его выбрал для себя сам. У него не было друзей. Он был худым, но приятным на вид юношей. Однако девушки его сторонились: боялись стать «фашистскими подстилками».
После очередного избиения сверстниками Игорь даже думал покончить с собой. Он взял нож, чтобы перерезать себе вены, но сделать это не хватило духу. Он завыл, он рыдал без слёз: он ненавидел себя, ненавидел свою покойную мать, ненавидел проклятую жизнь, сделавшего его изгоем.
Способные дети из приюта обычно поступали в университет. У Игорька не то, что бы не было особых способностей к учёбе. Он просто не видел стимула заниматься этим: зачем изучать литературу, историю, биологию, географию несуществующего уже мира. Для того, чтобы оградить от сверстников, да и просто избавиться от Игоря, воспитатели приюта отдали его в двенадцать лет в ученики единственному радиомеханику Полиса.
Так получилось, что радиомеханики оказались редкостью. Главной задачей радиомеханика была починка раций и телефонной связи. Работы у него было невпроворот, но он был стар и в последнее время сильно болел. Ему нужен был помощник, а заодно и кто-то, кто бы мог его заменить.
Игорь перешёл жить в палатку Степаныча, которая была одновременно мастерской и домом. Угрюмый радиомеханик разговаривал очень редко и никогда не улыбался. За десятки лет жизни в метро он так и не освоился с этой жизнью. Он всё ещё жил тем днём, когда в ядерном пекле погибли его жена и двое детей. Иногда он доставал замусоленные фотокарточки, раскладывал их на полу, закрывал глаза и начинал качаться из стороны в сторону. В таком состоянии он мог находиться часами.
Только один раз Игорь заметил на лице наставника подобие оживления: когда сталкеры с поверхности принесли ему целую стопку справочников по радиоделу. После этого случая радиомеханик изредка начинал говорить, что-то показывать Игорьку в справочниках, иногда что-то объяснял. За пять лет Игорь худо-бедно научился радиоделу.
Близкими людьми Игорь и Степаныч не стали. Но Игорь был благодарен за то, что радиомеханика абсолютно не смущало происхождение его ученика. Правда, для других людей он так и остался фашистом. И если не считать пары фраз в день, которыми они перебрасывались с радиомехаником, Игорю случалось сутками не разговаривать вообще.
Они жили в своей палатке, как затворники, выходя оттуда только тогда, когда это было действительно нужно. Но даже в редкие «вылазки» Игоря ему хотелось скрыться от давящей суеты чужих для него станций и переходов. И это ему удавалось. Люди почти не замечали снующего, как тень, юношу. Хоть он и был роста выше среднего, но постоянно сутулился, как будто хотел сделаться ниже и неприметнее. Выходя из палатки, он даже натягивал на голову капюшон старой вылинявшей бесцветной куртки, обвисавшей на его худых плечах, и тем был похож на прокажённого или пилигрима. Лишь раздатчица служебных пайков — некрасивая девчонка с заячьей губой, робко бросала взгляд на юного незнакомца, подходившего к прилавку два раза в день. Бледное, идеально чистое лицо с едва заметными редкими щетинами, уклонившимися от щербатого лезвия бритвы; растрёпанные тёмно-русые волосы; длинные, почти девчоночьи, ресницы, делали бы Игоря похожим на капризное изнеженное дитя какого-то средневекового монарха. Но сурово стиснутый рот, напряжённые скулы и смотрящие мимо всех и всего серые глаза подсказывали, что жизнь этого отрока далеко не беззаботна. И Игорь за всё время так не разу и не встретился глазами с бедной раздатчицей.