Инго закончил перебирать таблетки. Смотрит на меня.
— О, привет. Так что, хочешь посмотреть мой фильм целиком?
— Да, да, тысячу раз да! Ну, то есть семь. Только семь. Почему именно семь, я уже объяснил выше, ну и еще фильм очень длинный.
— Значит, вот как мы сделаем, — говорит он. — Фильм идет три месяца, включая заранее определенные перерывы на походы в туалет, еду и сон. Идея в том, чтобы благодаря напору фильм проник в твое сознание и населил твои сны. Это своего рода киноэксперимент, устанавливающий между художником и зрителем равные отношения, благодаря чему зритель, посмотрев фильм целиком, утратит понимание того, где кончается реальность фильма и начинаются его собственные сны. Или ее.
— Или тона.
— Безусловно, у меня есть намерение подтолкнуть твои сны в определенном направлении, но в итоге то, что ты сам привнесешь в фильм, во многом будет зависеть от твоего сознания.
— Типа как брейнио.
— Что?
— Типа как брейнио, — повторяю я.
— Первый перерыв на туалет будет через пять часов, — говорит он, не обращая на меня внимания. — Пользуйся своим. Мой закрыт для всех, кроме меня, и только я могу им пользоваться и обязательно воспользуюсь.
— Вы снова говорите очень похоже на меня.
— В свой туалет я тебя все равно не пущу, мистер.
— Справедливо. Но это правда. Или как Окки. Это жутковато звучит.
— Я не знаю, что такое «окки». Ты готов начать?
— Позвольте мне подготовиться, — говорю я.
— Ладно. Готовься.
— Ладно, я пытаюсь.
— Ладно.
Сделав быстрый вдох, активирую режим «безымянной обезьяны» — а после того, как я много лет изучал и практиковал некоторые околовосточные религии, это получается мгновенно.
— Поехали, — фырчу я по-обезьяньи.
Следующие семнадцать дней проходят в размытом, но гениальном лихорадочном сне, наполненном невообразимым кинематографическим величием, раменом, пропущенными звонками от афроамериканской девушки, «Настоящим тунцом Нилона», тревожными снами, перерывами на туалет, короткими и запутанными разговорами с Инго о растительном клее. Я плачу. Я смеюсь. Я ною. Я вздыхаю. Я потею. Я в радостном порыве бью кулаком по воздуху. Меня переносит в страну чуждых мне эмоций, в страну, которой я, возможно, избегал всю жизнь. Здесь есть всё.
На семнадцатый день, где-то между 15:05 и 15:08, Инго умирает. Когда фильм прерывается и никто не меняет бобину, я оборачиваюсь и вижу, как он повис на костылях, все еще стоя. Я оказываю первую помощь, хоть и не знаю, как ее обычно оказывают, но знаю, что надо давить и, кажется, давить надо на грудь. Не помогает. Я смотрю в его невидящие остекленевшие афроамериканские глаза и плачу.
Разбитый горем, я вспоминаю наш с Инго ночной разговор несколько дней назад, когда он подтыкал мне одеяло перед сном, — этот разговор возникает в голове, словно призрак.
— В мире есть множество незримых, — сказал он.
— Незримых?
— Тех, кого не узрели.
— И зря. Понимаю, — сказал я.
— В фильме.
— Они есть в фильме?
— В фильме они незримы.
— Значит, их нет в фильме?
— Они есть. Но их нет в кадре. Так и со многими из нас.
— Значит, это все же более-менее концептуальное замечание.
— Нет. Были еще куклы. Созданные с тем же тщанием, что и зримые. И их я тоже двигал, шаг за шагом, так же как и зримых. Они жили свои жизни. Но их не видела камера. Только я.
— Вы анимировали кукол, но не сняли их на пленку.
— Это вшестеро увеличило фронт работ. Иначе я закончил бы фильм за пятнадцать лет. Это необходимая жертва.
— Но почему?
— Потому что Незримые тоже живут. Потому что если я не увижу, как они живут, то кто тогда увидит?
— Но почему бы не заснять их и не сделать зримыми для мира?
— Потому что они незримы. А если бы кто-то узрел Незримых, они бы уже не были незримы.
— Может, вы делали хотя бы какие-то заметки на бумаге? Их имена? Имена их любимых? Их семьи?
— Только в мыслях. И с годами я забыл большинство деталей, большинство имен. Они слиплись в единую массу, в идею, в поеденный молью клок памяти. Когда я умру, со мной умрет и то, что от них осталось.
— Это звучит неправильно и ужасно печально, — сказал я.
— Таков наш мир.
— Вы покажете мне этих кукол?
— Нет.
— Расскажете о них?
— Только в виде переписи. Они известны только по статистике. Всего 1573 взрослых черных мужчины в возрасте за двадцать.
— Вы создали 1573 куклы черных мужчин в возрасте за двадцать.
— И анимировал.
— Это невероятный объем работы.
— Недостаточный. Даже близко недостаточный. Ее никогда не бывает достаточно. Но это все, что я сумел. Мое время ограничено. Еще 1612 черных женщин в возрасте за двадцать.