Возможно, удастся прибить пару-другую сотен чужих. И — всё, на их место встанут новые. Старков не знал, как эта сволочь размножается и размножается ли вообще, но очевидцы, спасшиеся с городских окраин, уверяли, что из упавших на Питер гигантских волчков высаживались тысячи и тысячи этих гадов. Высаживались и сходу взлетали в изринутых из чрев волчков сомбреро.
Противник контратаковал через двадцать пять минут после начала канонады. С десяток летательных аппаратов разом материализовались над позициями. Они всегда появлялись именно так — внезапно. Старков не знал, гасили ли сомбреро чудовищную, делавшую полёт невидимым, скорость или были вынуждены смещаться в видимый диапазон для ведения боевых действий.
Дальнейшее в памяти отложилось плохо. Ни как инопланетники расстреливали гаубичную батарею, ни как вслед за ней уничтожали открывшую огонь зенитную, ни как подавляли вынырнувшие из облаков звенья Мигов, капитан не помнил.
— Гады, гады, гады! — кричал кто-то над ухом, перекрывая рёв самолётных моторов и грохот взрывов. — Гады-ы-ы-ы!
Старков пришёл в себя, когда рёв и грохот уже смолкли, сомбреро убрались — растворились в воздухе как не бывало, и остался только истошный, пронзительный, вонзающийся в барабанные перепонки крик. Прекратившийся, лишь когда Старков осознал, что кричит он сам.
— Сейчас н-начнётся, — прапорщик Платонов кинул взгляд на часы. — Уходим н-на рывок с первым залпом, — запинаясь, продолжил он. — Готовы? Подключить п-приборы.
Стёпка Чикин скривился. Явно трусивший армейский ему не нравился. А прибор ночного видения, в отличие от Платонова и остальных, был не нужен. В темноте Стёпка видел прекрасно, как и свойственно чёрному археологу, диггеру, исходившему и исползавшему сотни километров в чреве города, в его путаных чёрных кишках.
— Закурить бы, — мечтательно сказал Коля Довгарь, долговязый жилистый псковский работяга. — Мочи нет терпеть.
— На том свете п-покурим, — отозвался Платонов.
— Метлу придержи, начальник, — резко обернулся к прапорщику Корефан. — Ещё раз про тот свет болтнёшь, урою. Под землёй покурим, — бросил он Коле. — Потерпи, кореш. Верно я говорю, копаль?
— Верно, — подтвердил Стёпка. — Под землёй можно.
Корефан кивнул. Был он из уголовников, хмурый, злой и жизнью битый. В добровольцы вызвался, узнав, что идёт Стёпка, единственный человек в ополченческой роте, которому более-менее доверял и к которому прислушивался. Видимо, диггерство казалось бывшему урке достойным уважения занятием.
Стёпка вгляделся в темноту. Нейтральная полоса начиналась здесь, у Ленинского проспекта, и тянулась через весь Кировский район и дальше, до набережной Обводного канала. Была нейтралка сплошной грудой развалин — жилые и производственные здания муравьи сравняли с землёй в первые две недели после вторжения. И сейчас постепенно надвигались на нейтралку из центра, одно за другим возводя гигантские, цепляющиеся друг за друга уродливые строения — муравейник.
— Ты вот что, прапор, — сказал Стёпка Платонову. — Как полезем на нейтралку, командуй. Но как только доберёмся до лаза — забудь. Дальше я поведу, понял?
— Он т-точно есть, лаз? — голос у Платонова по-прежнему срывался.
— Точно сейчас ничего не бывает. Кроме времени. Сколько там на твоих?
— Без д-двух восемь.
— Ладно.
Стёпка замолчал. До лаза — уходящего под землю хода в бывшую станцию метро «Дачное» — по прямой было километра полтора. С учётом, что придётся пробираться через развалины — вдвое больше. Одолеть надо за полчаса, столько обещал продержаться капитан. Если не успеют, их обнаружат и прикончат наверняка. Испепелят лучевым разрядом, сгустком антиматерии или ещё какой дрянью. О вооружении противника ополченцам рассказывал очкастый дядька, доставленный на передовую прочитать доклад про то, от чего предстоит подохнуть. Стёпка слушал вполуха: чем именно для него всё закончится, было без разницы. Если… не дал додумать обрушившийся с юга раскатистый рёв.
— Пошли, — рявкнул Платонов.
Стёпка, закинув за спину АКМ, выскочил на нейтралку. Петляя по развалинам, группа устремилась на север. Быстрее, быстрее, ещё быстрее, отчаянно било в висок. Ещё быстрее, ещё.