Вблизи от хорошо изолированной арены, куда выходит искусственный муравейник чёрных Лазиусов, стоит противень с водой, а в нём на двух одинаковых подставках два одинаковые плошки — одна с мёдом или, ещё лучше, с живыми личинками, вторая — пустая. От плошек к арене переброшены над водой мостики — лёгкие картонные полоски. К плошке с личинками доставлен помеченный муравей. Воодушевлённый находкой, он суетливо выискивает обратную дорогу, попадает сначала на картонный мост, затем на арену, а там и в гнездо. Побегав здесь с личинкой в жвалах и скрестив при этом усики с другими муравьями, он оставляет находку в гнезде и устремляется к выходу. За ним тянется цепочка рабочих. Они бегут, чуть отставая от меченого, может быть, потому, что на бегу то и дело касаются усиками дороги, как бы проверяют её.
Меченый уже добежал к месту, от которого расходятся картонные полоски: вправо — к плошке с личинками, влево — к пустой. Он без промедления поворачивает по своим следам направо — к личинкам. Но теперь, пока остальные не успели добежать до мостиков, поменяем полоски картона местами и сделаем это пинцетом, чтобы не оставить на картоне ароматических следов, которые могут спугнуть муравьёв.
Цепочка муравьёв добегает до развилка перед двумя картонными мостами: правый по-прежнему ведёт к личинкам, левый — к пустой плошке. Касаясь усиками картона, муравьи один за другим поворачивают влево и по перемещённому следу первого фуражира уходят к пустой плошке.
Право, если б показать всё это в фильме, здесь раздались бы аплодисменты!
Муравьи, у которых есть разведчики, добираются к цели действительно по следу, и этот «след» можно проложить искусственно и даже не иглой шприца, наполненного живыми Тапинома. Для Формика достаточно пунктира мельчайших капель и не чистой, а разведённой муравьиной кислоты, купленной в аптеке. По капельной трассе через песчаную арену покорно тянется цепь муравьёв. У кочевников, о которых шла речь в начале книги, разведчиков нет, они движутся по следу авангарда.
В природных условиях Формика поликтена оставляют направляющий след веществами, которые вырабатываются особыми железистыми клетками. Тут есть муравьиная кислота, какие-то минеральные соединения, а также пахучий жироподобный терпеноид, прозванный формицеином. Он-то и служит главным маркировочным средством.
След, о котором идёт речь, можно не только обонять или химически определить, но и увидеть. Курсирующие на синей лакмусовой бумаге фуражиры оставляют розовые строчки, которые вскоре краснеют. Это и есть следы муравьёв — отпечатки маркировочных прикосновений, богатых кислотой.
А что, если провести опыт по-другому: меченый муравей, оповестив гнездо о находке, вышел во главе бегущей за ним цепочки из гнезда и спешит по арене, но не успевает добраться к цели: его убирают с полдороги. Остальные приходят в сильное замешательство, шмыгают там, где обрывается след вожака, некоторые сразу возвращаются, другие делают то же позднее, бесплодно побродив вокруг.
У жнецов фуражиры, выйдя из гнезда, цепью добираются по проторенной тропе до её конца, а дальше рассеиваются как заряд дроби. Как только найдено новое место, богатое добычей, дорога быстро налаживается по прямой, а затем вновь разветвляется в разных направлениях…
Если на пути лежит труп муравья Иридомирмекс или Мономориум фараонис, пусть даже из другого гнезда, то собратья обходят это место стороной, а нередко и спешат вернуться домой. Трупы же муравьёв чужих видов служат для них пищей. Зато жнецы подбирают с дороги и относят на определённое место («хоронят») не только трупы муравьёв своего вида, но даже бумажные обрезки, пропитанные ацетоновой вытяжкой из трупов. И в этом отношении, как видим, разные муравьи ведут себя по-разному.
На арене может быть приколот для опыта паук, которого муравью и с места не сдвинуть. Разведчик возвращается домой c пустым зобиком, с пустыми жвалами; никакой пробы, никакого образца он на этот раз не принёс, и всё же за ним устремляются завербованные охотники. Вскоре паук, разорванный в клочья, доставлен в гнездо, а на арене торчит голая энтомологическая булавка.
Судя по рассказанному в прошлых главах, основным орудием строительства, обороны, нападения, добычи корма, воспитания расплода служат у муравьёв жвалы. Главные орудия взаимного питания воплощены у них в язычке и зобике, при их посредстве возникает общественный обмен веществ, сплачивающий массу особей в единую семью. Теперь мы убедились, какое важное орудие взаимного сплочения представляют собой прикосновения антенн, химические сигналы, восприятие ароматических вех. Они также объединяют действия отдельных особей, и семья воспринимает информацию и реагирует на неё, как нечто целостное.
Семья способна, как мы уже знаем, объединять сигналы, координирование реагировать на внешние воздействия, даже когда состоит из особей разных видов. После всего этого не стоит ли ещё раз вдуматься в замечание Ч.Дарвина, писавшего:
«Всем известны удивительно разнообразные инстинкты, умственные способности и страсти муравьёв, и, однако, их нервные узлы не составляют и четверти маленькой булавочной головки. С последней точки зрения, мозг муравья есть один из самых удивительных комплексов вещественных атомов, может быть, удивительнее, чем мозг человека».
Сегодня, когда наука ставит перед собой задачи моделирования процессов, протекающих в мыслящем мозге, эти слова Дарвина заслуживают особого внимания.
Профессор Иван Матвеевич Вихров, герой леоновского романа «Русский лес», излагая в своей знаменитой вступительной лекции факты, характеризующие выдающуюся роль дерева в истории цивилизации вообще и в истории народов нашей Родины в частности, осветил попутно избранные страницы истории самого леса. Он особо выделил одну эпоху, когда небывалые масштабы приобрела вредоносная деятельность тех, как говорил профессор, двуногих мошек из притонов Европы и разъездных пестроногих жуков из западных губерний, которые учинили настоящий лесной погром в хвойных и лиственных дебрях России.
Недобрую память оставила тут по себе владетельная знать: столбовые дворяне и именитые магнаты, с лёгким сердцем без огня прожигавшие бесценные лесные богатства страны. Немало нашкодили и увековеченные Глебом Успенским в «Книжке чеков» Иваны Кузьмичи, наделённые непомерною силою денег и буквально двигающие горами: «Прикоснётся он со своими капиталами к дремучему тёмному бору, грозно шумевшему тучам и грозам… и — глядишь — в две-три недели после появления в этом лесу Ивана Кузьмича лес исчез, и уж больше нет этого дремучего богатыря! Разбежался зверь; с шумом, карканьем и плачем разлетелись птицы, и остались одни брёвна, кое-где придавившие зайца, спасавшегося бегством, поленницы дров, брусья…».
С тревогой и болью рассказывал Иван Матвеевич Вихров в своей лекции, что начатое при столбовых дворянах и продолженное владельцами «Книжки чеков» бесшабашное лесное расточительство не везде прекращено, что слишком много неполадок и бедствий продолжают губить леса. Он говорил о разном, однако даже он, вспомнивший о двуногой мошкаре и разъездных жуках, по существу ничего не сказал о подлинных жуках, мотыльках и гусеницах, о сонме шестиногих вредителей-насекомых, которые наносят рощам, борам, дубравам, колкам, тайге неизменный ущерб.
Не сотни, нет, тысячи видов насекомых беззвучно высасывают из растений соки, уродуют их галлами, наростами, опухолями, свёртывают листья трубочкой, оплетают паутиной, повреждают мякоть с поверхности, скелетируют листья, оставляя от них только сеть жилок, или целиком уничтожают, так что один черешок напоминает: здесь был лист! Они выгрызают хвою, проникают под кору, прячутся в корни, в почки будущих цветов и, прокладывая свои убийственные червоточины, выпивают семена и сердцевину плодов, сверлят, минируют кору, луб, древесину стволов, веток, побегов, корней, Откройте «Лесную энтомологию». О ком здесь идёт речь?