На втором этаже обветшалого кирпичного здания находилась квартира семьи Паркеров. На заре застройки района здесь жили рабочие ближайшей мебельной фабрики, получившие квартиры за хороший и честный труд. Среди них был и дед Лэнса. Затем завод закрыли, наступила безработица, протянувшая бывших трудяг в пучину зелёного змия. Сменялись поколения, но не образ жизни.
Дверь оказалась не заперта. Дома пахло перегаром, крепким табаком и сырой затхлостью, источаемой старыми стенами.
— Нет, Роберт! Пожалуйста!
Женский крик и звуки ударов заставили похолодеть руки и зачастить пульс.
— Мама! — Лэнс быстро сориентировался, стремглав кинулся на кухню, ориентируясь на крики.
Он обнаружил испуганную мать, забившуюся в пыльный темный угол. Она жалась к линялым изодранным обоям в рыжих потеках, закрывая голову руками. Отец возвышался над ней опасной тенью, склонившись и занеся кулак для очередного удара.
— Не смей! — взревел Лэнс так громко, что в горле противно запершило.
Отец был слишком увлечен экзекуцией, успел нанести матери новый удар по голове, прежде чем сын клещом вцепился в его руку. Лишь после этого мужчина соизволил посмотреть вокруг, вынырнув из пучины необъяснимого гнева.
— А-а-а, ты. Мелкий гаденыш, — он гнусно оскалился, демонстрируя жёлтые зубы. — Шлюшье отродье, — потянулся к Паркеру-младшему, собираясь взять его за шкирку и преподать урок.
Для Роберта Паркера сын никогда не был любимым ребенком, хоть и единственным. По никому не понятной причине он считал, что его жена нагуляла Лэнса и тот ему не родной. Роберт всегда видел вокруг лишь то, что хотел, а после прочного вхождения в его жизнь алкоголя эта черта только усилилась.
Лэнс в его глазах выглядел маленьким, бестолковым и неопасным ребенком. Беспокоиться о сопротивлении отпрыска в залитых спиртным глазах казалось глупостью. Но Паркер-старший просчитался. Сын рос, впитывая атмосферу насилия, помня каждый день беспощадных побоев, слезы, кровь и боль, наполнявшую детство. Жёсткие удары ремнем с облезлым, потресканным, будто сухая земля, кожзамом, после которых на спине горели огнем длинные окровавленные полосы разорванной кожи. Их заживление доставляло не меньше мук, чем процесс появления. А шрамы, исполосовавшие всю спину, напоминали о явственности кошмара. Семнадцать лет — не так много, по мнению родителей, а столь нерадивого, как Роберт, и подавно. Но вполне достаточно, чтобы найти силы оказать сопротивление, предпринять попытку что-то изменить, раз мать год за годом отказывается подавать заявление в полицию, наивно полагая: муж изменится, а сор из избы выносить некрасиво.
Лэнс вложил в удары всю кипящую внутри злобу и обиду, всю боль и ненависть, весь страх и отчаяние — неизменных спутников детства. Стук собственного сердца и пульсация крови в голове заглушали окружение — смачный звук кулаков, хаотично встречающихся с телом отца, испуганные крики матери и странное животное рычание, вырывающееся изо рта при каждом ударе.
— Сука! Ненавижу! Ненавижу! Сдохни, ублюдок! — вопил Лэнс, не в силах совладать с эмоциями и остановиться.
Роберт скорчился на полу, кряхтя под россыпью тумаков.
Костяшки пальцев стесались, покрылись кровью. Кости ныли, но Паркер-младший все не останавливался, превращая плоть в невнятное месиво.
— Нет! Лэнс, пожалуйста, хватит! — голос матери вырвал из тисков ярости. Ее прохладные тонкие пальцы обхватили запястье руки, занесенной для очередного удара.
Он отшатнулся, шокированный осознанием собственной жестокости, внезапно свалившимся, будто резко протрезвел, и мир стал полон пугающих откровений. Мокрые от слез глаза матери, давящейся всхлипами, харкающий кровью отец, тяжёлый железистый запах крови. Ничего из этого он не заметил в пылу оглушающей злобы.
— Мелкий сучоныш, — проскрипел отец, с трудом поднимаясь с пола.
— Роберт, господи, — мать протянула руки в попытке утешить человека, обижавшего ее несколькими минутами ранее.
— Отвали! — грубо оттолкнул ее Роберт с такой силой, что женщина ударилась о стену, но попыток не прекратила.
Отец, шатаясь и размазывая кровь по лицу, побрел в спальню. Лэнс услышал, как хлопнула дверь, тонко пискнула мама и заскреблась в комнату, умоляюще и неразборчиво шепча.