Одним глотком она допила вино, облизнула губы, сама не осознавая, какой соблазнительной ее сделал этот мимолётный жест в глазах Лэнса, и слезла с подоконника. Николь не нужен был ответ или утешение, встречных вопросов в голову тоже не пришло.
— Если не поедешь домой, я постелю тебе на диване, — Сандерс засуетилась, поставила грязную кружку в раковину и мельком посмотрела на Паркера, пока тот принимал решение.— Я останусь, — он тоже допил, направился прямиком к Николь.
Успел догнать ее и взять за руку, мешая сбежать.
— Не надо, — осадила Сандерс, когда Лэнс подошёл близко, все также не отпуская руку.— Почему? — вопреки протесту, он продолжал держать женскую ладонь.— Ты пьян, и тебе кажется, что это отличная идея. Завтра будешь думать иначе, — Николь смогла освободиться и теперь скрестила руки на груди, даже ладони спрятала под мышки.— Когда я пришел в бар, то был абсолютно трезв. И шел я туда с определенной целью, — Паркер не хотел так просто сдаваться, всеми силами старательно поясняя причины своих поступков. Он склонил голову набок, пристально высматривая в лице коллеги истинные эмоции. — И завтра мое мнение не поменяется.— Паркер, если ты ищешь развлечения, то лучше так и скажи, не надо пытаться охмурить меня, — прямой жёсткий взгляд, пугающе холодный и равнодушный, как направленное дуло пистолета. Сандерс умела резко отстраняться, возводить преграды, обнесенные колючей проволокой и охраняемые злобными псами.
Лэнсу показалось, что ему дали хлесткую, болезненную пощечину, неприятно отрезвившую и испортившую и без того паршивое настроение.
— Значит так ты видишь причины моих поступков? — обида просочилась в голос помимо воли. — Считаешь, что я могу поцеловать девушку только из желания затащить в постель? — его лицо стало таким суровым и злым, что Николь отступила на пару шагов.— Я про себя говорю, — она напряглась, спеша пояснить ход своих мыслей. — Не про других.— Знаешь, — Лэнс поморщился, — я поеду домой.
Не глядя на Сандерс, он выдвинулся в коридор. Николь стояла истуканом, потерянная и молчаливая, не имея ни малейшего понятия, что сказать. Тем временем Паркер быстро оделся, в спешке не застегнув пальто, и ушел прочь, не попрощавшись.
***
В первую неделю отсутствия мать переживала не больше обычного. Отец и раньше днями пропадал неизвестно где. Но чем больше проходило времени, тем отчётливее в её сознании поселялась мысль: «Что-то произошло».
Лэнс не спрашивал у Льюиса подробности, решил: лучше не знать, что именно сделали с отцом. Так он обезопасил себя на случай расспросов.
— Его нет уже три недели, Марша! — до Лэнса долетали обрывки разговора матери по телефону. Он стоял на пороге своей комнаты, слегка приоткрыв дверь и впитывая каждую фразу. — Нет, господи, нет, — понизив голос до испуганного шёпота, женщина надрывно вздохнула. — Я не пойду в полицию, с ума сошла?
Голос подруги в трубке звенел, пропитанный напряжением, и визгливые интонации доносились до Паркера, заставляя кривиться от неприязни.
— Марша, неужели ты не понимаешь? — разочарованно вздохнула мать. — Когда Роберт вернётся и узнает о заявлении, это будет катастрофа.
Тон подруги поменялся на раздраженный. Теперь фразы летели из динамика острыми шипами, больно раня и без того потрепанные нервы матери Лэнса. Она слушала, порываясь вставить хоть слово, но порядочно заведенная Марша не оставляла шанса. Из-за этого получались только отрывочные невнятные звуки, словно женщине каждый раз затыкали рот.
— Ладно, — удручённо согласилась мать. — Да, да, — вторила она. — Хорошо.
Повесила трубку и ещё некоторое время стояла, безмолвно глядя на аппарат.
Лэнс оказался прав в своих догадках: мать не пойдет в полицию. В необходимости такого шага ее не убедит даже подруга. Пока все шло, как и задумано.
Но по мере течения времени ее состояние становилось все более пугающим. Материнская подавленность и нелюдимость досуха выжимала из Лэнса все остатки сил, пропитывала потрескавшуюся кожу стен квартиры, крошила фундамент их жизни, нажимала ботинком с грубой подошвой на грудь, желая посмотреть, дышит ли ещё, трепыхается или оставил попытки бороться.
Паркер не мог толком ни есть, ни спать, вынужденный слушать, как мать глухо плачет в своей спальне почти всю ночь напролет. Слезы сводили с ума, капали на нервы, натянутые тетивой, и стрела, отравленная чувством вины, готова вот-вот сорваться, ласково погладить оперением пальцы, чтобы затем вонзиться в самое сердце.
Совесть взыграла совсем некстати и застала врасплох. Лэнс сдал отца, будучи решительно настроенным, с полной уверенностью: так будет лучше. Он не колебался ни секунды и после почувствовал облегчение. Совсем не надолго. В его представлении мать должна была печалиться от силы пару недель, затем прочувствовать вкус свободы от домашней тирании и забыть об отце, как о страшном сне. Но что-то в её мироощущении не складывалось в нужном Лэнсу порядке. Она не находила себе места от переживаний и тоски. Вечерами стояла у окна, гипнотизируя взглядом улицу, вздрагивала и припадала к стеклу, стоило появиться в синеве сумерек мужской фигуре. Как только удавалось рассмотреть и понять, что это не отец, мать издавала мученический вздох и опять замирала в ожидании.