— Он меня постоянно перебивал! Я пытался разглядеть проблему, а он лишь уводил «пациента» в сторону.
Обида усилилась. Его эмоции были одновременно настоящими и нет. Кодаста придирчиво рассматривала Цавара. Она не верила, что он устроил здесь истерику по прошлому. Это воктонцы: они умели контролировать эмоции.
— Он постоянно «пациента» запутывал. Я пытался взять инициативу, но он не позволял. Я задам вопрос, «пациент» ответит, а следующий вопрос сокурсника куда-то в потолок.
К чему он вёл? Он пытался заставить Кодасту поверить, что говорил правду? Правды тут мало, насколько она могла судить. Слишком уж эти односторонние обвинения казались беспочвенными.
— И когда это перетекло в полнейший абсурд, экзаменатор нас остановил и сказал, что мы провалились…
Что он имел в виду под абсурдом? На это тоже не было ответа. Но тон воктонца однозначно давал понять, что дело далеко не в этом. А основная часть его рассказа только началась.
— Ты говорила, что родители тобой гордились, — внезапно обратился он к хатраку. — А вот мои нет.
Неожиданный поворот. Кодаста не знала, что на это отвечать. Она рассчитывала просто слушать и изучать монолог Цавара. Но он не дал. Но, заметив, что тот не ждёт от неё ответа, промолчала. Не хотелось сбивать его с мысли.
— Они требовали от меня успехов. Вся семья была в «примирителях». Химвойска были не для нас.
Этим откровением он Кодасту окончательно запутал. Она попыталась построить теории о морали его слов, но они рассыпались в труху. Было глупостью думать, что он пытался что-то до неё донести. Но нутро подсказывало, что не всё так просто. И она продолжила слушать дальше.
— Но я не мог. Меня били, выгоняли из дома на время, запирали в подвале.
Он пытался сказать, какие у него ужасные родители, а у неё хорошие? Быть такого не может. Полный бред.
— Поэтому я пытался скрыть свои провалы. Я ненавижу ошибаться и проигрывать.
А вот это, посчитала Кодаста, конкретное послание. Но в чём оно заключалось? Они на крейсере, скоро позовут силы Вортааг на помощь, эвакуируются. Но он говорил о каком-то проигрыше.
— Чего я только не делал, чтобы родители не узнали о провалах… Но тогда я понимал, что никак не скрою, но надеялся, что могу пересказать события родителям выгодно для себя.
Кодаста сосредоточила взгляд на затылке Цавара. Скоро должна быть развязка.
— Но мне мешал мой сокурсник…
В тоне его голоса было то ли предупреждение, то ли угроза. Но кому? Кодаста всё ещё не понимала, зачем он перед ней целое выступление организовал. Её молчание его никак не тревожило. Он знал, что она слушала.
— В нашем поселении новости распространяются быстро. А он был явно не из молчаливых. Как и вся наша раса, по стереотипному мнению.
Угроза никуда не исчезла. Этого невозможно не слышать. Но угроза куда-то в прошлое, обращённое к сокурснику, или угроза кому-то в настоящем?
— Я почти сразу позвал этого сокурсника на речку…
Угроза перетекла в предупреждающий тон. Кодаста это заметила и замерла. Но кого он хочет предупредить? Одни и те же вопросы как по кругу. Это уже начало надоедать.
— Мы пришли туда, и я без лишних слов ударил его по животу. Сильно…
Его пальцы сжались в кулак. Ему это было вспоминать, как казалось хатраку, противно, но он всё же вспоминал.
— Я пнул его по голове. Со старанием.
Зачем эти угроза и предупреждение? Не ей же они адресованы. Это бред. Да и зачем это ему? Она же ничего плохого не сделала. И не планировала делать.
— После окунул его лицом в воду. Требовал под страхом повторения ничего никому не говорить. Говорить только то, что я скажу.
И это всё из-за родителей… Кодасте действительно повезло, что никого калечить ей не приходилось ради сокрытия тайн. Но зачем она вообще об этом рассуждала?
— Зачем? Ещё больше я ненавижу, когда о моих провалах кто-то узнаёт.
Эти слова были произнесены с агрессией и угрозой. Но Кодаста ума приложить не могла, кому конкретно они обращены. Риму? Да! Точно! Цавар угрожает Риму в случае провала. Это было понятное и удобное объяснение. И задаваться лишними вопросами Кодаста совсем не желала. Такого мозгового штурма ей было достаточно.
Но потом до неё дошло осознание всей катастрофичности ситуации: один её напарник пристрелил своего знакомого за неправильное виденье ситуации, другой чуть не утопил сокурсника за общий провал. Кодаста отошла от Цавара и встала по середине между ним и человеком.
— Два моральных урода, — выпалила она.
— Три, — поправил её воктонец, громко рассмеявшись.
Нельзя было не заметить, как от угроз и агрессии тон его голоса перешёл в юмористический, но одновременно какой-то серьёзный. Его навыки манипуляции с голосом Кодасту не могли не удивлять. Но к чему это было? Она ещё ничего не делала. Никак себя с плохой стороны не проявила.
— Не понимаешь? — сообразил Цавар, повернувшись к ней головой. — А что было в храме? Какие эмоции тебя преследовали? Что это была за ненависть?
Память ей выдала только то, как она водила их по коридорам и рассказывала религиозный сюжет о святом, что пришёл спасти хатраков. Ненависти она, как ей казалось, тогда не ощущала. Слова сами нашлись:
— Это было художественное преувеличение.
Цавар промолчал, обдумывая ответ. А вот Модесто ожил и хмыкнул:
— Это теперь так называется? Ну-ну…
Кодаста смотрела то на одного, то на другого. Они изучали её так, как она сама себя изучала. И в этом деле они продвинулись, как она видела, куда глубже. Но и они не понимали всего.
— Иногда мне кажется, что у тебя расстройство личности, — добавил воктонец.
На эту реплику она просто не нашла ответа. Но была с ней не согласна: себя ощущала цельной. Никаких противоречий не было. Кодаста вглядывалась в Цавара, пока тот наблюдал за Модесто. Все друг от друга чего-то ждали. И вот человек поднялся с насиженного места и объявил:
— Давайте заканчивать отдых: меньше слов, больше дела. Нам ещё помощь звать.
И направился к выходу, откуда уже, казалось, прямая дорога на мостик. Но это являлось ложью: закрытые двери вынуждали идти длинными обходами, а до пункта назначения ещё два-три уровня. Но, к счастью, Цавар уже не медлил. Кодаста поняла, что ему стало легче. Но напряжение в его походке никуда не пропало. Волновался?
Стерильность побитого крейсера всё ещё поражала. Внутренности не пострадали вовсе. Было ощущение, что произошла очень мягкая посадка. Даже системы целые, только обесточенные. И всё ещё никаких следов боя… Ни крови, ничего. Это тревожило.
Но и тревога спала, когда они остановились около двойной двери на мостик. Вокруг отключенная электроника. Как пройти дальше — непонятно. Цавар долго ходил по залу, ища зацепки. А Кодаста пыталась сообразить, как ей удобнее зацепиться за створки и открыть путь. Модесто вслушивался в тишину.
Нащупав уязвимое место, Кодаста потянула все четыре руки в разные стороны, прилагая всю свою могучую физическую силу. В щель начал просачиваться свет улицы: тёмный-тёмный, но всё же свет. Уже виднелся панорамный иллюминатор корабля вместе с компьютерами. Но долго так продолжаться не могло: силы иссякали. Дверь была невероятно тяжёлой. Мышцы ныли, а клыки непроизвольно сомкнулись.
Но в один момент стало так легко… И Кодаста ввалилась в помещение и упала на металлический пол. Руки отдались острой болью, а по мостику разнеслось шипение.
— Как она открылась? — спросила она, опершись на локти.
К ней подошёл Цавар и объяснил, что её попытки открыть дверь оживили панель, связанную с ней, и оставалось только нажать на кнопку. Та только нервно усмехнулась. Модесто прошёл мимо них.
Около панорамы в ряд выстроились панели, с потолка свисали огромные мониторы, по центру расположились устройства непонятного назначения. К одному такому подошёл Цавар.