2
Получив заветное приглашение, Элсбет протянула бледную руку смуглому красавцу, и когда он тут же поцеловал ее запястье, залихватски подмигнув, густо покраснела. Отведя взгляд, она прошипела тихо-тихо:
— Вы кажется собирались танцевать со мной, а не соблазнять, сеньор Россетти.
— Кто сказал, что одно мешает другому, синьорита Малони? — он улыбнулся, и тут же вывел ее в центр зала, не давая передумать. Теперь на них смотрели, и говорить стоило достаточно тихо, чтобы не вызывать ни у кого желания прислушаться к застарелому спору. Граф ухмыльнулся, ведя ее в танце. — Между прочим, ваш папенька уже сдался, и сообщил, что готов смириться со мною в качестве зятя, если я сумею уговорить вас.
— Между прочим, не знаю, чем вы подкупили отца, однако мое приданое вам не светит, и вы можете не стараться так сильно, — она позволила себе ядовитую полуулыбку, сверкнув на него бледно-голубыми глазами.
Маг вздохнул, на мгновение напомнив ей дворового щенка, которого отогнали от миски большие собаки. И где она вообще видела тех собак? Не на ферме ли у тетушки, которую отец презрительно звал мещанкой, а ее овец — самым глупым вложением на свете? Если и так, то было это очень давно, а Элсбет была совсем мала, и ничего не понимала в жизни. Кажется, она даже повторяла тетушке злые и обидные слова ее брата — и своего отца? Быть может. Но граф не дал ей слишком долго тонуть в воспоминаниях, и ответил.
— Скажите, Элссбет, — начал он, каким-то образом просвистев «с» в ее имени, отчего оно стало звучать подозрительно интимно. — Почему вы так уверены, что никому на всем белом свете от вас не можете понадобиться вы сами? Вы умная, утонченная девушка с прекрасной эрудицией, вы пишите потрясающие стихи, и восхитительно ставите на место столичных толстосумов — а им хватает ума, или, что вероятнее, его отсутствия, жаловаться на это. Неужели вы не допускаете и тени мысли, что вы можете быть интересны сами по себе?
Элсбет поморщилась так, словно случайно брызнула духами себе прямо в рот.
— Да потому что я женщина, граф! Притом, не самая красивая, скажем прямо. Бледные брови, которые отчего-то не берет ни краска, ни магия, белая, почти просвечивающая кожа, блекло-голубые, маленькие глазенки, смотрящие на мир из-под коротеньких ресниц… не заставляйте меня прямо говорить, отчего я не могу быть объектом вожделения ни у одного мужчины!
Он несколько мгновений смотрел ей в глаза, а потом закружил в пируэте, отчего у Элсбет даже слегка помутнело перед глазами. Резкое слишком было движение. Словно он был… раздражен ее ответом? Но почему? Она всего-навсего ответила чистую правду!
— Вы в самом деле считаете, что любовь — это лишь вожделение? Не восхищение умом, не желание быть рядом и прикасаться, не радость совместного первооткрытия — лишь похоть? Это не ваши слова, Элсбет. И кто бы ни вложил их в вашу голову, он был глубоко не прав и как личность мыслящая, и как мужчина.
Россетти грустно улыбнулся, и передал ее следующему кавалеру, не давая ответить. Она открыла было рот, чтобы прокричать ему вслед, что он неправ, и никакой любви не существует вовсе, и особенно ее не существует у тех, кто толком и не знаком, а узнает своего супруга или супругу чаще всего уже после свадьбы.
Но он наверняка нашёл бы, что сказать и на это тоже. Этот граф с той поры, как появился при дворе, ни разу еще не был замечен в том, чтобы не суметь ярко и остроумно ответить на любую колкость, претензию или возмущение в свой адрес. Вряд ли что-то изменилось бы и теперь. Такие как он не лезут за словом в карман, способны обаять даже мантикору в период вскармливания потомства, а еще никогда не бывают верны одной женщине. А порой и не женщине, но верны не бывают, потому что не может быть верен ветер, и не может море носить на себе лишь один корабль.
Элсбет встряхнула головой. Грустный Россетти не желал из этой самой головы уходить, хотя и больше не надоедал своим присутствием и сладкими речами, в которые не верилось, но поверить очень хотелось. И вечер прошел на удивление быстро: она просто не замечала всей череды ухажеров, которые кружили ее в танце после. Принимала приглашения, честно переставляла ноги, поддерживала какой-то разговор, а думала о словах Энрико.
Ну что за ерунда! Что за глупый льстивый вздор, какой может быть ум у женщины! Отец твердил ей это так много лет, что она не могла поверить в обратное. Оно слишком противоречило той картине мира, в которой Элсбет сделала как первый, так и все последующие вдохи. Мужчине нужна красота. Она — некрасивая. Помимо красоты мужчинам нужны деньги. А у нее есть приданое. И это единственная причина, по которой кто-то вроде шикарного Россетти мог ею заинтересоваться. Вот и всё!