Элсбет воодушевилась, и решила, что с Госпожой ле Алессан можно работать. Но потом началось такое, что она почти жалела о желании свободы, о бирюзовом платье, и вообще обо всем на свете. Потому что ле Алессан не соврала. Все решения действительно должна была принимать Элсбет, если оные не касались финансов.
Кого пригласить, какие кондитеры будут делать помолвочное печенье, сколько будет гостей, чем будет украшен зал, из какой ткани платье…
От всего этого голова шла кругом! Отец никогда не задавал ей таких вопросов. Да, в теории она умела вести дом, как и любая аристократка, и даже занималась этим — но по заранее составленным планам и согласно распоряжениям отца! Элсбет совершенно ничего не решала сама!
А теперь всё изменилось. И более того, Госпожа продолжала тщательно следить за тем, чтобы Элсбет не смела сомневаться в себе вслух. «Леди должна быть уверенной, даже когда не уверена вообще ни в чем!» — говорила она, и Элсбет шла выбирать очередное что-нибудь.
Так что, когда крайне насыщенный и удивительно переполненный новыми знакомствами и новыми знаниями день наконец, закончился, Элсбет упала бы на постель прямо в выходном платье, если бы не служанки, которые сами переодели ее в домашнее, а также распустили и переплели волосы и помогли принять ванну. У отца в подчинении столь старательных девушек Элсбет не помнила, так что предположила, что это помощницы Госпожи. И честно смирилась с тем, что не может этого точно вспомнить.
Зато, стоило девушкам уйти, а Элсбет накрыться мягким тяжелым одеялом практически по самый нос, на постель с радостным «Мрряук!» запрыгнул невесть откуда взявшийся уже знакомый кот, и громко замурлыкал.
— Совсем у тебя нет совести, граф, — сонно пробормотала невеста, и, прежде чем провалиться в сон, услышала что-то вроде согласного мяуканья. Как ни странно, спалось ей от такого сопровождения только крепче.
8
***
Вместо недели, на подготовку к помолвке у них оказалось всего три дня — наглый граф обещал ее отцу, что тот получит возможность лоббировать несколько выгодных законов, если свадьба состоится в кратчайшие сроки. Причем, как слышала Элсбет от присутствовавших при разговоре слуг, когда папенька попробовал было возмутиться и сказать что-то вроде: «И все это ради моей уродливой дочурки?», то получил такой взгляд взбалмошного Россетти, что замолк на полуслове, едва не прикусив язык.
Элсбет не была уверена, что это правда, а не приукрашенная легенда, рожденная безусловным обожанием Россетти, но слышала, что после грозного взгляда тот сказал:
— Каждый, кто посмеет сказать грубое слово о моей невесте, и, в будущем, супруге, будет сражаться со мной на магической дуэли. До смерти. Если вы не готовы, извольте держать свои отнюдь не прекрасные порывы при себе.
По крайней мере примерно так она представляла этот разговор по восторженным: «Он обещал зажарить господина живьем, если тот еще раз обидит нашу Элсбет!»
Ну не мог же он в самом деле так прямо и сказать! Зажарить, несомненно, мог. Но сказать?! Он, в конце концов, дворянин, им не положено быть слишком прямолинейными.
Но, как бы то ни было, а свадьба была назначена на день Летнего Солнцестояния, самый длинный день в году. Уж откуда этот… кот выяснил такие подробности о ней, Элсбет не имела ни малейшего представления. Про эту дурацкую детскую мечту она не говорила никому, кроме Марин — своей доверенной служанки, и уж тем более не ждала, чтоб ее кто-то выполнял.
Но Россетти, видно, как-то нашел подход и к Марин тоже, так что ради соблюдения приличий — гласивших, что между помолвкой и свадьбой должно пройти не менее месяца — помолвка была резко ускорена. Так получалось, что между нею и свадьбой в самый длинный день в году ровно месяц и был, и Элсбет невольно улыбалась. Даже несмотря на то, что это означало бесконечную беготню для нее самой.
Госпожа ле Алессан постоянно приводила новых людей, которые что-то ее спрашивали, а Элсбет наблюдала, как Большой Зал в поместье ее отца мгновение за мгновением превращается в волшебное место, от которого веет морем. Вот всегда нежно-розовые стены становятся темно-синими, как небо особенно вдохновляющей ночью.
А вот все окна «оделись» в воздушные бирюзовые шторы, развевающиеся на магическом теплом ветру. И пол теперь выглядел так, словно он стал палубой огромного корабля, а стены украсились картинами Асселини. Конечно, почти наверняка — репродукциями, но как же это было красиво! И синие с белым вазы, в которых горделиво склонялись белые розы и орхидеи…