Обнорский рассказывал в своей привычной манере, балагурил. Галкин кивал, Лысый слушал невнимательно, подливал Семену Борисовичу водки. Зверев сидел мрачный. Речь-то ведь шла о женщине, которую он любил.
— Так вот… ничего ему там не светило. Хотя наш юрист знал, что не очень сильно верна Настя мужу. Не очень… Были у нее, Саша, мужики. И, добавлю, довольно много. Я провел свою, негласную, проверку и могу назвать как минимум двоих. Извини, тебе, наверно, не очень приятно это слышать, но… Так вот, не давала наша судья народная юристу — и все тут! А в августе 1991-го, когда уже юрист даже и не жил в этом доме, вдруг ему позвонила. Сама, заметь, позвонила.
Зверев напрягся. Именно в августе 1991-го начался его с Анастасией роман. — …Позвонила. Предложила встретиться, поболтать. И — сбылась мечта идиота! Трахнул-таки Костя Настю, вспыхнуло в нем чувство старое с невероятной силой. А уж она ему мозги запудрила как надо: жизни с мужем нет никакой. Грубиян, мент неотесанный. Только пьет и даже бьет. Полный караул.
Зверев налил себе водки, махнул залпом.
— Юрист предлагал Насте разойтись с Тихорецким и выйти за него. Она колебалась, не говорила ни да ни нет… Но, в общем, давала понять, что это возможно. А юрист сходил с ума… строил разные идиотские планы.
— Ага, — сказал Галкин. — Даже, говорит, была мысль мочкануть Пашу.
— Во! — произнес Обнорский. — Вот таким макаром она Костю довела до того состояния, что он был готов на все. А в самом скором времени эта его готовность понадобилась. Ты понимаешь, Саня, о чем я?
— Да, понимаю… И даже могу сказать, когда это понадобилось — когда мы готовились к получению второй половины суммы.
— Чуть раньше, — ответил Обнорский. — У нее все было рассчитано. И она загодя стала готовить юриста. Тем более что он на эту роль подходил идеально. Во-первых, работает в больнице. Во-вторых, имеет там хорошие контакты. В-третьих, когда-то жил в доме, сохранил знакомства, и его появление там абсолютно естественно. Ну и наконец, последнее: он был полностью зависим от Насти.
— Нормально сработали, ребята, — сказал Зверев. — Только зачем? Что нового вы узнали? Все это и так уже было ясно после беседы с хирургом…
— Э-э, Саня, ты не прав, — хором сказали Обнорский и Галкин. Виталий улыбнулся.
— Ты не прав, — повторил Обнорский. — Мы уточнили детали. Мы уточнили психологический портрет Тихорецкой. Теперь мы знаем, насколько эта дама коварна и опасна.
— Документировали как-то рассказ юриста? — спросил Сашка.
— Нет. Но если понадобится, то мы сможем получить у Константина Евгеньевича показания, — ответил Обнорский.
— А ведь это не все, Саша, — сказал Галкин. — Главное-то впереди. Ты слушай мудрых стариков. Хоть Андрюха и якшался с арабами…
— Что же главное? — спросил Зверев как будто безразлично.
Обнорский и Галкин заговорщицки переглянулись.
— Когда дело было сделано, юрист стал не нужен, — продолжил Обнорский, — и его выбросили как использованный гондон.
— Нормально, — буркнул Зверев.
— А потом он опять понадобился.
— Зачем?
— Я тебе скажу — когда понадобился, а ты уж сам догадайся, Саня.
— Ну? Говори, не тяни кота за хвост.
— Понадобился он, когда дело дошло до суда, Саша. За неделю до суда воспылала Настя любовью снова.
Зверев, меланхолично крутивший в руке стопку водки, вдруг вскинул на Обнорского глаза. Темные, наполненные тоской.
— Выстрел? Выстрел в окно судьи?
— Выстрел, Саша. Ей понадобился стрелок-отморозок.
Зверев выругался. Галкин выругался. Лысый мрачно улыбнулся.
— Ай, Настя, — покачал головой Зверев. — Но зачем? Зачем ей это?!
— Об этом нужно спросить у нее, Саша. Сашка промолчал, за него ответил Виталий.
— Спросим, — сказал он просто. — За все спросим.
— Это ваше дело, ребята, — быстро отозвался Обнорский. — Я в этом не участвую. Мне, собственно, хотелось разобраться с ситуацией вокруг выстрела.
— Ну и что — разобрался? — спросил Зверев неприязненно.
Галкин не обратил на его тон внимания — он был уже изрядно нетрезв. А Обнорский заметил. Он понимал, что Зверев услышал сегодня немало неприятных вещей, но все-таки тон, которым был поставлен вопрос, показался ему неуместным. Андрей собрался ответить резко, но натолкнулся на тоскливый Сашкин взгляд… и взял себя в руки.
— Да, Саша, практически разобрался. Строго говоря, не я, а Семен Борисыч… Стрелял юрист. А оружие, знаешь, кто ему передал?
Зверев пожал плечами. Галкин пьяновато хохотнул и сказал:
— То-то, что не знаешь. А я вот знаю! Витька передал.
— Какой Витька?
— Витька Чайковский… к-козлина. Ты его знаешь, Саня?
— Нет. Не встречался никогда.
— А я его, козла, знаю оч-ч хорошо. Я его еще прищучу.
Обнорский усмехнулся и сказал торжественно:
— И это еще не все, Саша… Самое удивительное, что юрист не выбросил тот обрез! Цел обрезишко-то, лежит себе у Костика дома под диваном. И один патрон с самодельной картечью цел.
— Он что — идиот? — спросил Зверев вяло. Думал он о другом.
— Нет, алкоголик. Но и это еще не все, Саша. У него сохранилась даже записка, в которой рукой товарища Чайковского написан адрес и домашний телефон судьи. Так что теперь Чайковский у нас в руках. А ты говоришь: что нового вы узнали?
— Поздравляю, инвестигейтор. Хорошо сработано.
По комнате плыл плотный слой сизого дыма.
Солнце садилось. Малевич лежал на широком «сексодроме» в спальне Насти, курил, ждал, когда она вернется из ванной. В приоткрытую дверь доносились шум льющейся воды и Настин голос. Что-то она напевала мажорное… Сука!
Вице-губернатор вдавил сигарету в пепельницу, встал и подошел к окну. Внизу расстилалось море цинковых крыш с бесчисленными печными трубами, блестела вода Фонтанки. Пейзаж петербургский, фантастически красивый… Ничего этого вице-губернатор не замечал. Он смотрел туда, где вдали, почти неразличимые в солнечном мареве, торчали портовые краны… Чтоб сто лет их не видеть! И ничего не слышать про этот чертов порт!