Но отец решительно воспротивился тому, чтобы она хоть на один день опять поехала в деревню. Все хорошо в свое время, сказал он, теперь Мариета ничему хорошему не научится среди простых и грубых людей.
Властный запрет отца напомнил Нелету то утро, когда девочку увозили в Валенсию, когда ее похитили обманом, – да, именно похитили, – пообещав, что через несколько дней она вернется; бедняжка заливалась слезами, а он, как собачонка, бежал вслед за двуколкой, жалобно умоляя жестокого секретаря не отнимать у него Мариету.
Черт возьми! Если бы это случилось теперь, когда он уже почти мужчина…
Неожиданно пробило десять часов; писцы вышли из кабинета с туго набитыми портфелями, чтобы направиться в судебную палату, а секретарь при виде маленького мусорщика нахмурил брови.
– Ты все еще здесь? Безделье не доведет тебя до добра. Берись за дело, мальчуган.
И маленький Давид, собиравшийся в случае чего достоять за себя, как подобает мужчине, растерялся перед великаном: то был страх, внушаемый бедняку представителем правосудия. Втянув голову в плечи, Нелет взял плетенку и, пристыженный, ушел, не решаясь даже взглянуть на Мариету, до следующего дня.
Иногда воспоминания о деревенской идиллии теряли для мальчика свое очарованье, и меж тем как Мариета завидовала жизни на лоне природы, он начинал завидовать городским удобствам, великолепию, среди которого жила его молочная сестра.
Какая роскошь! Шелковые и бархатные платьица, шляпы, похожие на острова, усеянные цветами, и множество других подарков отца, которыми Мариета с кокетством маленькой женщины хвасталась перед Нелетом, ошеломляли его; для мальчика не существовало общественных различий, мир в его воображении делился на деревенский люд и сеньоров, – вот почему дочь секретаря представлялась ему равной тем господам, что разъезжают в чудесных экипажах, или, пожалуй, стояла на еще более высокой ступени.
Мариета властвовала над ним; точно в тумане проводил он часы в этом доме, слепо покоряясь ей во всем, как тогда, в раннем детстве на хуторе, когда она была плаксивой и злой капризницей.
Время шло, и крепла привязанность, зародившаяся между детьми на заре их жизни, среди первобытной природы.
Нелет возмужал. В пятнадцать лет ему уже не пристало, как сопливому мальчишке, ходить по утрам в город с корзинкой за спиной. Он работал на арендованной земле, а для сбора мусора в Валенсии запрягал старую лошаденку, которую за негодностью уступил ему отец, – старик по-прежнему занимался извозом.
Бедная кляча, понурая и ко всему безразличная, часами стояла против дома секретаря судебной палаты, вперив мутные, остекленевшие глаза в старую привратницу, вязавшую чулок; тощие бока лошаденки ныли под тяжестью корзин, перекинутых через спину, пока ее молодой хозяин проводил время наверху, балагуря со служанкой или с рабской преданностью следуя по пятам за сеньоритой.
Нелет был настоящим мужчиной и умел себя держать как полагается. Щедрый от природы, он сторицей платил служанке за объедки, которые она приберегала для него в свое время. Теперь он никогда не приходил с пустыми руками: молодой огородник притаскивал крепкие зеленые дыни, огненно-красный перец, точно изваянный из мрамора салат-латук, кочаны капусты, похожие на огромные цветы в чаше светлых завитков, – свежие душистые дары его огорода; а не хватало овощей на своих грядках, он, не задумываясь, собирал их по дороге в Валенсию на чужих полях, с бесстыдством паренька, выросшего в деревне и привыкшего, как только научился ползать, лакомиться чужим виноградом, несмотря на щедрые подзатыльники сторожей.
Нелет по-детски радовался, что угодил служанке и заслужил ее благодарность. В Мариете он по-прежнему видел маленькую подругу, которая, бывало, безжалостно царапала его за малейшую провинность, и все еще не замечал совершавшейся в перемены.
Прежняя угловатость исчезла, смуглая кожа посветлела, худенькая шея округлилась, острые ключицы сгладились, скрывшись под мягким и нежным жирком, который, точно ватой, окутал все ее тело. Пополневшие ноги уже не казались чересчур длинными. И наконец, словно замечательное превращение чудесным образом распространилось на одежду, с каждым днем на палец удлинялась юбка, торопясь прикрыть ноги, туго обтянутые чулками, которые еле сдерживали крепкие девичьи икры.
Мариета не обещала стать красавицей, но все в ней дышало здоровьем и свежестью, а огромные черные глаза уроженки Валенсии таинственно мерцали, говоря о том, что в ней просыпается женщина.
Словно чувствуя приближение чего-то важного и решающего, что станет преградой между ней и молочным братом, лишит ее права по-прежнему просто обращаться с ним, как в те времена, когда они росли вместе в деревне, Мариета стала сдержанней в разговорах, старательно избегала ребячьих шалостей и той непринужденной естественной близости, которая присуща лишь детям.
И вот однажды, войдя в дом в обычное время, Нелет замер на пороге, точно дверь ему открыло привидение.
Прежней Мариеты было не узнать, – ее словно подменили.
Перед ним стояла кукла с завитыми локонами, подобранными по моде на затылке, облаченная в гладкую длинную юбку, скрывавшую ее ноги.
Она явно гордилась своим видом взрослой женщины; наконец-то она избавилась от косы и короткой юбки – этих несносных признаков детского возраста! А Нелет едва не закричал от горя, как в тот день, когда он бежал за двуколкой, умоляя бессердечного секретаря не отнимать у него сестренки. Во второй раз он теряет Мариету.
Потом – страшно вспомнить! – безжалостная служанка, которая, казалось, потешалась над его горем, сделала ему ряд строгих предупреждений.
Сеньор велел сказать, и она охотно передает его слова, находя их вполне справедливыми, и, наконец, она сама вовсе не желает получать замечания от хозяина, – так вот, отныне всяк сверчок знай свой шесток. Никаких "ты" и "Мариета". Она единственная госпожа в доме, и зовут ее сеньорита Мариета. Ну что скажут подружки, если услышат, как мусорщик говорит с сеньоритой на "ты"? Впредь пусть не забывает: кончились братские отношения.
Невозмутимое молчание Мариеты, – извините, сеньориты Мариеты, – с которым она слушала все эти бредни, было для Нелета еще мучительнее, чем слова служанки.
Все сказанное, продолжала девушка, совсем не означает, будто перед ним хотят закрыть двери дома. Нет, на него смотрят как на своего человека, и кухня целиком к его услугам. Но каждому следует знать свое место, понятно?
Пускай зарубит это себе на носу, а приходить он может когда ему вздумается.
И он пришел. Да и мог ли он не прийти? Быть в Валенсии и не заглянуть в большой дом близ судебной палаты – черт возьми, да это просто невозможно!
Он шел туда, чтобы снова страдать, видя, как с каждым днем увеличивается расстояние между ним и той, которую ему надлежало отныне звать "сеньоритой".
Куда девалось любопытство, с которым она забрасывала мальчика вопросами о хуторе!
Нелет входил в дом по-прежнему как свой человек, но, переступив порог, ощущал вокруг себя холодное равнодушие. Он был всего-навсего мусорщик.
Еще и еще раз попытался он пробудить в сердце Мариеты былую любовь к хутору, напомнить ей о кормилице, о семье, которая ее боготворила, о деревне, где все только о ней и говорили, но молодая девушка слушала его нехотя, словно ей претили воспоминания о грубоватой простоте хуторян.