«О Боже, если он утонет, я никогда…»
Он не закончил мысль, набрал полную грудь воздуха, изогнулся так, что голова нацелилась на глубину, взмахнул в воздухе ногами и исчез под поверхностью.
Широко раскрытыми глазами он видел только зелень, прорезанную лучами солнца, и плыл на глубину, пока не почувствовал, что ему разрывает грудь. Надо было вернуться, чтобы глотнуть воздуха.
Тут он что-то увидел под собой: бело-синее пятно, рубашку и куртку Гая; они поворачивались, как безжизненный клочок плавучих остатков крушения.
Несмотря на боль в легких, Том продолжал погружаться, пока не коснулся плеча брата. Схватил его за воротник куртки и потянул наверх. Хотя он отталкивался изо всех сил, тяжелое тело замедляло подъем. Секунды тянулись с бесконечной болью.
В груди у Тома горело, необходимость вдохнуть затмевала все остальное.
Он чувствовал, как силы покидают его. Рука, которой он держал Гая за воротник, начала разжиматься; он почувствовал, что брат ускользает. Зелень заполнила голову Тома, в глазах темнело и в этой темноте беззвучно вспыхивали яркие звезды.
«Крепись!» — молча крикнул он себе и заставил пальцы крепче сжать воротник куртки, а ноги — ударять по воде.
Свет усиливался, зелень рассеивалась, и неожиданно голова Тома вырвалась на воздух, к солнцу. Том вдохнул так глубоко, что едва не разорвалась грудь, потом еще раз — воздух был сладок, как мед; Том почувствовал, что к нему возвращаются силы. Он опустил руку, ухватил Гая за густые мокрые волосы и вытащил его голову на поверхность.
Гай утонул. В нем не было жизни. Глаза были открыты, но смотрели слепо. Лицо стало словно из воска.
— Дыши! Ради любви Господа, дыши! — крикнул Том в белое неподвижное лицо; он обеими руками ухватил Гая за грудь и надавил. Этот прием показывал ему Аболи, и он сработал. Из Гая вырвался мертвый, затхлый воздух, смешанный с потоками воды и рвоты.
Он ударил Тому в лицо, и Том разжал руки. Грудь Гая рефлекторно расширилась, воздух начал проникать в грудь через расслабленный рот. Еще дважды Том «выжимал» из брата воду, стараясь держать его лицо над поверхностью.
На третьем вдохе Гай закашлялся, подавился и начал дышать самостоятельно. Он замигал, сперва ничего не видя. Затем его взгляд сфокусировался. Дышал он с большим трудом, каждые несколько секунд на него нападал кашель, но постепенно взгляд становился сознательным.
— Ненавижу, — прошептал он в лицо Тому. — Я по-прежнему тебя ненавижу. И всегда буду ненавидеть.
— Да за что, Гай, почему?
— Тебе надо было дать мне утонуть, потому что однажды я убью тебя.
— За что? — повторил Том.
— Ты знаешь, — с трудом ответил Гай. — Ты сам знаешь, за что!
Они не слышали, как приближается шлюпка. Но вот Хэл Кортни крикнул совсем рядом:
— Держитесь, парни! Я здесь!
Экипаж шлюпки греб что было мочи, а Хэл, сидя у руля, направлял шлюпку к ним. По приказу гребцы подняли весла, сильные руки протянулись к братьям и вытащили их из воды.
Гая подняли на борт «Серафима». У поручня его ждал доктор Рейнольдс. Том стоял на палубе рядом с отцом и в непонятном оцепенении смотрел, как помощники лекаря уносят брата вниз.
— Он меня ненавидит, отец, — прошептал он.
— Давай-ка посмотрим твою царапину, парень, — мрачно буркнул Хэл.
Том без интереса взглянул на свою рану. Морская вода превратила кровотечение в тонкую струйку.
— Ерунда, — сказал он. — И правда царапина. — Он снова посмотрел на отца. — Гай меня ненавидит. Это первое, что он сказал, когда я вытащил его на поверхность. Что мне делать?
— Гай переживет это. — Хэл разорвал рубашку Тома, чтобы добраться до раны. — Забудет и простит.
— Нет, — покачал головой Том. — Он сказал, что всегда будет ненавидеть меня. Но ведь он мой брат. Помоги мне, отец. Что мне делать?
Хэл ничего не мог сказать. Он хорошо знал упрямство и злопамятность близнеца — в этом были его сила и слабость. Отец знал, что Том прав. Гай никогда не простит брата.
За все время плаваний по океану Хэл не видел берегов прекраснее этого. Гора стеной возвышалась до неба, ветер, проносившийся над ее вершиной, превращал стоящее над ней облако в кипящее молоко, отливавшее перламутром и розовым жемчугом в лучах заходящего солнца. Склоны горы под скалистой вершиной поросли лесом, а белые берега окаймляла пенная полоса прибоя.
Такая красота должна была бы радовать Хэла, но все связанные с ней воспоминания были окрашены болью и ужасом. Издали отчетливо были видны стены крепости; из бойниц выглядывали орудия, их жерла напоминали темные пустые глазницы. В темнице под этими стенами Хэл прожил три суровых зимы и даже сейчас вздрагивал, вспоминая холод, пробиравший до самых костей. На этих стенах Хэл работал так, что кожу и плоть срывало с его ладоней, а сам он шатался от усталости.