Весной отец стал жаловаться на боли в спине. Он был настоящим мужчиной. Я видел, как боль каждый день все больше отражается в его глазах. Мать настаивала на немедленном посещении доктора, но отец только отмахивался, говоря, мол, не гоже здоровому мужику по врачам таскаться. В середине июля боли стали усиливаться. Отец несколько раз брал больничный, сетуя на возраст и увеличение нагрузки. Несмотря на свой возраст, я понимал, что-то не так. Уже тогда интуиция, моя чертова интуиция, подсказывала мне, что дело не ладно. Каждый день был похож на предыдущий. Каждый день напоминал о себе последующим. Но тревога и страх в нашем доме постепенно ползли со всех щелей, шевелили своими щупальцами, скребли своими острыми коготками по паркету.
После того злополучного представления, когда я и двое моих лучших друзей стали невольными свидетелями трагедии, случившейся прямо на наших глазах, которое стало для меня вторым сильнейшим потрясением в жизни после того злополучного случая на маслобойне, я снова столкнулся лицом к лицу со старухой с косой.
Она вошла в наш дом тихо, шурша своим саваном, позвякивая костями, поблескивая голубым металлом своей острой косы. Через неделю после представления в цирке, мать все-таки заставила отца лечь в больницу и пройти обследование. Спустя пять дней мы пришли проведать его. На этаже пахло лекарствами, невкусным обедом и старостью. В тот момент, да, именно в тот момент я стал различать запахи. Не просто различать их, нет. Это была приобретенная возможность «раскладывать» запахи на составные части. Складывать их, потом в любом нужном мне порядке и разбивать снова. Мать долго говорила с доктором. Все это время я сидел с отцом в палате, держа его за руку. Он изрядно похудел за эти дни, но в глазах по-прежнему остался тот настоящий озорной блеск силы и мужества, который я привык видеть всегда.
Он что-то говорил мне, а я, чувствуя костлявую гостью за стеклянной дверью палаты, старался ловить каждый миг рядом с отцом. Для мальчика своих лет я был очень умен. Бледное лицо матери, вернувшейся в палату после беседы с доктором, было красноречивее любых слов. Лишь крупные капли слез в ее глазах выдавали чувства матери. Она села на край больничной койки и обняла отца. Мать не хотела плакать в моем присутствии. Не знаю, какими силами держалась она, но это было все равно бесполезно. Я уже понимал, что болезнь неизлечима. Каким-то шестым чувством я ощущал – отцу остались считанные месяцы. Я не мог ему ничем помочь. Я вышел в холл и сел на диван. В моей голове вертелось много вопросов, главным из которых был: почему наша хваленая медицина до сих пор не нашли способ бороться с этим херовым недугом? Почему люди продолжают страдать? Вы когда-нибудь смотрели в глаза обреченному человеку? Если да, то вы поймете мен, если нет – посмотрите. Обязательно взгляните! Нет, вы никогда не увидите там страха. Обреченность, боль, смятение, немой вопрос- почему я? – но никак не страх. Он держался, держался, несмотря на нечеловеческую боль и страдания. Прошло несколько месяцев, прежде, чем ему опять стало плохо.
Буквально за несколько дней до смерти отца выписали из больницы. Мне на какое-то время показалось, что это хороший знак. Тоже самое твердил отец- совсем исхудавший, практически без волос на голове, он постоянно носил кепку. Но мать прекрасно знала, что это плохо. Больницы намеренно выписывали безнадёжных больных, чтобы они не «портили» им показатели смертности.
Отец умер тихо. В декабрьское утро мать осторожно вошла в мою комнату и села на кровать. Я все понял и, зарывшись с головой в подушку и одеяло заплакал. В доме уже было полно народу. Отец умер в три утра. Я вышел из комнаты: здоровенный мужик – дядя Степа – друг отца, снимал с петель дверь. Я не понял сначала, для чего он это делает, но потом все стало ясно: дверь положили верхом на четыре табуретки, чтобы потом поставить на нее гроб. Какие-то тетки в черных платках суетились на кухне. Пахло валерианкой и корвалолом. Соседка – тетя Женя почти силой взяла меня за руку и увела к себе.
Как сейчас помню тот день: пошел первый в этом году снег. Отец любил снег. Его работа в постоянной нечеловеческой жаре заставила его любить холод. Мать жаловалась постоянно, что они не могли нормально поехать на курорт, из-за «любви» отца к теплу и солнцу.
Ветра практически не было. Снег падал бесшумно, укладываясь на землю, постепенно окрашивая ее в белый цвет. В тот день белый цвет стал для меня цветом смерти. Вдруг мой нос как-то странно дернулся. Слезы потекли из глаз. Я вытер нос рукавом свитера, который мать надела на меня перед выходом. Я внезапно уловил запах вчерашнего утреннего кофе, который случайно разлил на столе. Несколько капель попали мне на рукав. Запах молока, который мать всегда наливала мне в кофе, тоже присутствовал. Опустил рукав и посмотрел на тетю Женю. Она шла рядом, как ни в чем не бывало. Тут же следом я ощутил мерзкую вонь, состоящую из гнилых яблок, груш, моркови и капусты. Я посмотрел в сторону, откуда шел этот противный запах и увидел всю эту кучу помоев под забором у тети Жени. Они использовали это в качестве основы для удобрений своего огорода. Но, видимо, перестарались и забыли убрать это с наступлением холодов.