Мне симпатизировало отношение Ларисы к происходящим событиям. Ее хладнокровию можно было позавидовать. Я не хотел говорить ей, для какой цели Кох завязал ей глаза. Ацтеки делали это уже перед самым ритуалом: первое, что должна была видеть жертва перед тем, как попасть в чертог Мишкоатля - лицо жреца. Оно же становилось и последним образом для человека, которого просто насмерть забивали камнями, а потом обсидиановым ножом вырезали сердце.
Кровь окончательно перестала циркулировать по телу. Появилось неприятное онемение.
- Лариса, скажи, ты слышала, может быть что-то интересное, когда они говорили? Или тебе показалось подозрительным?
- Нет, наверное, нет, поначалу мне было жутко страшно, особенно, когда я узнала голос это журналиста. Он все время мерзко шутил и издевался.
- Ты не узнала его сестру?
- Нет, ее голос мне незнаком,- ответила Лариса. - Постой, Борис, вчера вечером они говорили о каком-то старом дневнике. Я не поняла, чьи это записи, но женщина несколько раз ссылалась на него и спорила с Игорем. Он хотел что-то сделать по-своему, но эта ненормальная все время кричала про точное соответствие ритуала их хозяину из хрустального чертога в персиковом саду.
Вновь звякнул ключ в замке. Я замолчал - Лариса тоже.
- Ну что, голубки, скучно без папки?- Кох подошел к верстаку.
Он был одет в какой-то странный халат с широкими рукавами. Волосы он собрал в пучок на затылке.
- У меня все занемело, - сказал я, чувствуя, еще немного и я потеряю сознание. - Развяжи хотя бы руки!
- Беда, - протяжно проговорил Игорь, не обращая внимания на мои слова.
Кох возился у верстака, напевая под нос. Вдруг я ощутил приторный запах хлороформа. Сквозь пелену на глазах я увидел Игоря, он шел ко мне с белым платком в руке. "Они решили меня усыпить",- эта мысль вспыхнула свечой и тут же потухла, разбитая вдребезги сильным снотворным.
Я очнулся в глубоком кресле. Это было странное кресло: высокая деревянная резная спинка, подлокотники в форме множества змеиных голов. Мои руки и ноги были скованы тонкой блестящей цепью, теперь "кандалы" не стягивали мои конечности и не доставляли массу неудобств. Я огляделся. Теперь я понял, что Игорь перенес меня из подвала в большую, просторную комнату с высокими потолками. Дрожь пробежала у меня по спине от окружавшей меня обстановки. Комната была примерно девять метров в длину и метров семь-восемь в ширину. Окна занавешены плотной тканью. Это была даже не ткань, а куски обычного темно-зеленого брезента. В тот момент мне был трудно определить время суток. Я не представлял, сколько часов я был в полной отключке.
С потолка на черной от копоти цепи, свисала причудливая люстра. Это было омерзительное сооружение из: человеческих костей, перевязанных сухожилиями, дерева, алебастровыми головами неизвестных мне и давно почивших богов. Их отвратительные морды с клыками, несколькими пар глаз, длинными ушами напоминали ацтекские, и в тоже время, были не похожи на те изображения, которые мне довелось изучать при написании "Лабиринтов смерти".
Вместо лампочек люстра была беспорядочна утыкана горящими черными толстыми свечами. Воск стекал по костям, образуя странные сталактиты всех оттенков черного цвета. Свечи давали этот нагар на цепи. Потолок в том месте тоже был закопчен. Запах в комнате стоял отвратительный. Я чувствовал аромат смерти. Сладкий и в тоже время отталкивающий.
В центре комнаты стояло нечто! Я не смог сразу понять смысл и назначение этого "объекта". Оно имело два метра в высоту, и напоминало большой высокий стол на множестве причудливых ножек. Это были даже не ножки, а сплошной ряд цилиндрических подпорок, на которых стояло все сооружение. Кто-то искусно вырезал на них все тех же кровавых богов. Если смотреть справа налево, то вся картина сливалась в одно циклопическое действо: боги танцевали танец смерти. Каждый из них обладал каким-то физическим недугом, которым неизвестный скульптор старался придать гипертрофированные формы. Если это рахит, то обязательно огромная голова и крохотные кривые ножки, если горб- то величиной с самого бога. Я мог разглядеть одноглазых, одноруких, пораженных чумными язвами тела. У некоторых было по две головы, или сросшиеся позвоночники, крайне правая часть представляла собой апогей ужаса и мерзости, на какую способен только человек. Там были сцены сексуальных совокуплений в самых извращенных формах и видах. Педерастия, зоофилия и некрофилия, педофилия и все это вперемежку с телами с множеством лиц и образов. Художник настолько умело орудовал резцом, что я несколько раз вздрагивал от реалистичности и живописности, переданных им эмоций. Ни одно из изваяний не было похоже на другое. Единственной связующей деталью, пронизывающей всех без исключения персонажей, была нечеловеческая боль и холодный ужас.