И он оказался прав.
К окончанию университета я успел издать три повести и несколько рассказов в альманахе. Я стал на короткой ноге с новым главным редактором журнала. Это был тучный мужчина со странной фамилией Воднов. И имел не менее редкое и необычное имя – Остап. Все в редакции сразу же окрестили его «мосье Бендер», и иначе по-другому, отказывались его называть. Воднов быстро смирился с этим и не стал обижался.
Как-то раз, Остап, позвал меня в свой кабинет. После смерти Чернова здесь произвели капитальный ремонт, но страсть редактора к курению и кофе, вскоре от пола до потолка наполнила небольшую комнату, заваленную рукописями, старыми журналами и газетами, своим собственным ароматом и атмосферой демократии и человеколюбия. Это были девяностые, а вернее самое их начало.
- Борис, садись, - сказал редактор, указывая мне на стул.
Я уселся в указанное место, и от чего-то мне в голову пришла мысль, что на этом стуле день ото дня сидело множество «писателей» в надежде, что их произведения будут изданы. В то время фантастика была очень модной и люди «ели» (как любил говорить покойный Чернов) все подряд. В редакцию валил целый рой графоманов и «гениальных» авторов всех мастей. Особенно Воднову досаждала одна тучная дама бальзаковского возраста с искрометным романом о жизни древнего Рима. Каждый раз, когда она приходила в редакцию, Остап молил бога, чтобы мадам Уткина (такое неблагозвучное имя было у писательницы) как можно скорее поведала очередную историю о своем бессмертном произведении, желтые страницы которого в потрепанной папке, имели на себе следы жирных пятен. Но мадам Уткина выпивала свои положенные пять чашек растворимого кофе «Нескафе», отнимала полтора часа времени главного редактора и удалялась в надежде, что ее рукопись наконец-то прочитают.
Воднов смотрел на меня своими бесцветными глазами. В правом уголке его рта тлела сигарета «Винстон», а на столе дымилась чашка настоящего арабского кофе. Рядом лежала рукопись очередной повести или рассказа.
- Борис, не пора ли тебе замахнуться на роман?
Я нисколько не удивился. Мечта написать что-то большое и стоящее не покидала меня ни на секунду. Я даже потихоньку закончил одну вещицу, которую не показывал еще никому. Это была, так сказать, проба пера. Почти тысяча страниц, отпечатанных на машинке «Москва», терпеливо дожидались своего часа.
- Остап Андреевич, но вы же не работаете с «многостраничниками» (так в редакции называли авторов больших произведений).
- А я тебе и не говорю о журнале, - Воднов сунул сигарету в пепельницу и качнулся в своем кресле. – У меня есть один хороший приятель. Он владелец довольно крупного издательства. Недавно я разговаривал с ним насчет тебя, показывал твои работы, и он заинтересовался твоим творчеством. Если есть желание с ним пообщаться – вот его визитка.
Редактор протянул мне прямоугольный отрез плотного картона. Я взял карточку и положил ее в карман.
- Но я планировал…
- Ты планировал всю жизнь снабжать нас своими новеллами и получать за это копейки? - Воднов открыл форточку и вдохнул морозный воздух вперемежку с выхлопными газами сотен машин, проезжавших по проспекту.
Вопросительный взгляд редактора сверлил меня и я не мог сопротивляться. Воднов был прав, и спорить с его доводами не представлялось возможным.
- Главным редактором в издательстве работает женщина, сущий дьявол! – продолжал Воднов, пытаясь указательным пальцем растопить тонкую корку льда, покрывавшую окно изнутри. – Зовут ее Роза Кирилловна Ашихмина.
Он нарисовал смешную рожицу и, оставшись довольным своей работой, вновь вернулся ко мне.
- Но, если твоя писанина придется ей по вкусу, то считай дело в шляпе.
После встречи с редактором я зашел в бухгалтерию и получил гонорар за последний рассказ, равный моей стипендии за три месяца. Это были большие деньги, которые я мог потратить на себя. Я вышел из редакции на морозный проспект. Мимо проходили люди, ехали машины и автобусы. На трамвайной колее застрял старый «Москвич» неопределенного цвета. Старик в шапке-ушанке пытался сдвинуть его с места, подбадриваемый развеселыми трелями трамвайного звонка. Я бросился на помощь, и мы кое-как вытолкнули гордость отечественного машиностроения на дорогу. Старик поблагодарил меня, и в знак благодарности согласился подвезти до общежития. Мы ехали в его пропахшей бензином колымаге, боковые стекла «Москвича» покрылись причудливыми узорами, за которыми мелькали затейливые тени перекрестков, светофоров и пешеходов.