Когда я вышел на автобусной остановке мороз несильно ущипнул меня за кончик носа. Здание общежития располагалось на другой стороне дороги. Но сначала я решил заглянуть в небольшой магазинчик, куда часто забегали студенты, получившие стипендию. Там всегда пахло соленой рыбой, свежим хлебом и хозяйственным мылом. Продавщица тетя Анжела, возвышалась над прилавком, который трещал под весом ее внушительной груди. Она никогда не давала товар в долг и славилась своим оперным баритоном.
- А, Боря, ты чего сегодня так рано, ведь до стипендии еще неделя?
Голос продавщицы звенел в пустых молочных бутылках, стоявших за прилавком, и отражался в грязной лампе, висевшей у самого потолка.
- Не для меня, - сказал я, показывая деньги.
- Ограбил кого? – усмехнулась продавщица.
- Заработал!
- Молодец, - женщина всплеснула руками. – А мой оболтус все на баб спускает.
Старший сын продавщицы был на год старше меня и действительно волочился почти за всеми хорошенькими девушками.
- Чего изволите? – с уважением в голосе произнесла женщина.
- Колбасы докторской полкило, масла сливочного, горошка зеленого баночку, сырок плавленый, три бутылки пива и две красного крепленого, - я с жадностью глотал глазами товары на прилавке и стеллажах.
Продавщица, с невероятной для ее габаритов грациозностью, ставила продукты перед кассой.
- Еще скумбрию, томатный сок и хлеб, - промолвил я, прикидывая в уме стоимость покупки.
На выходе из магазина я повстречался с парой приятелей, которые увидев мою груженую под завязку авоську, стали напрашиваться в гости. Я сказал, что сегодня пирушки не будет, потому, что мне надо готовиться к пересдаче зачета. Конечно, как только я выставил содержимое авоськи на стол в комнате общежития, то сразу забыл про пересдачу. Мой сосед по комнате отсутствовал уже несколько дней. Его звали Роман Жухарин – сейчас он работает в Израиле корреспондентом на втором телевизионном канале «Аруц Штаим». Ромка пропадал у очередной зазнобы, которая согласилась приютить симпатичного кучерявого еврея с огромными черными глазами, обрамленными длиннющими ресницами.
Первый раз за последние несколько лет студенческой жизни я наелся до отвала. Я положил толстый кусок сливочного масла на хлеб, накрыв его не менее толстым куском докторской колбасы, имевшей приятный розовый цвет. В левой руке я держал бутерброд, который кусал со всех сторон, а в правой алюминиевую вилку, которой попеременно накалывал то скумбрию, то плавленый сыр. Вся снедь запивалась большими глотками пенного пива.
Через пятнадцать минут я улегся на кровать с битком набитым животом. Мне стоило большого труда дотянуться до пачки тёмно-синего цвета с выпуклой надписью «Ротманс». Тогда я любил тонкие сигареты с различными фруктовыми ароматами. Признаюсь, мне даже больше нравились ментоловые. Я чаще покупал зеленые «More» и с наслаждением ощущал легкую прохладу на языке и гортани. Тогда мое обоняние позволяло мне «разделить» на составные элементы любой посторонний запах.
Совсем недавно, мне попалась на глаза уже знакомая пачка. Я купил ее и выкурил одну сигарету. На большее меня не хватило. Я отдал пачку нищему, которого встретил у супермаркета. Но воспоминания о студенческой молодости вновь нахлынули на меня, овеянные ароматом ментола.
День постепенно уплыл, уступая место синему морозному вечеру. Мне было хорошо и тепло. Наше с Романом жилье располагалось на восьмом этаже в боксе на четыре комнаты, на которые приходился один туалет. В небольшом коридоре стоял длинный стол, примыкавший к раковине, усланный пожелтевшей клеенкой, под которой водились такие «животные», что любой посягнувший на их спокойствие, рисковал быть немедленно съеденным. На «скатерти» были изображены детали трапезы среднерусской возвышенности: с баранками, вареньем, самоваром, толстобрюхим чайником и красными в белый горошек чашками.
В раковине обычно «отдыхала» «небольшая» горка грязной посуды величиной с Джомолунгму, дожидавшаяся своей очереди. Окно из комнаты выходило на дорогу. Внизу стояло несколько мусорных баков. Чуть дальше красное здание электрической щитовой с большими белыми черепами на черных дверях. За зданием зеленел забор детского садика с мрачными рисунками на беседках, после которых белые черепа на дверях казались безобидными дружескими шаржами.