Душ располагался на первом этаже и имел довольно плачевный вид. Горячую воду давали днем с двух до трех часов и вечером с девяти до десяти.
Нашими соседями были парни со второго и первого курсов, а так же двое аспирантов, успевших за это время обзавестись семьями и детьми. Вообще, половина жильцов общежития проживала на птичьих правах. Часть из них давно перестали быть студентами, но они так и не освобождали комнаты. Эти ребята составляли особую касту наиболее приближенных к проректору по хозяйственной части. Ему платилась небольшая мзда и «студентов» никто не трогал. Правда и жили они тише воды, ниже травы, не встревая в вечные перебранки с соседями, или запоздавшими ночными гостями. Другая часть – аспиранты – они, «познавшие» все прелести жизни, с важным видом стояли на кухне у общей газовой плиты и часами рассуждали о своих ненаписанных диссертациях и кандидатских экзаменах. Третья, самая малочисленная, но очень важная когорта жильцов состояла из бесчисленных «родственников» проректора (Сурена Гайковича Абрамяна), приехавших погостить в Краснодар из провинции, да так и зависших на местном центральном рынке в качестве продавцов овощей и фруктов, палаток с шаурмой и хинаклями, поддельной «фирменной» обуви и спортивных костюмов.
Как-то я совершил в уме нехитрые подсчеты (с математикой у меня всегда было худо) и пришел к мнению, что почти половина жильцов общежития – не являются студентами университета. И вообще, не имеют никакого отношения к журналистике. Я поделился своими мыслями с Романом, но тот с жалостью в глазах посмотрел на меня и взял клятву, что я больше ни с кем не поделюсь этой «сенсацией». Клятва была принесена на томике Борхеса и граненом стакане с водкой.
Я лежал на кровати и курил. Тепло от радиаторов батареи окончательно развезло меня и превратило в циновку в «японском туалете». Глаза сами собой стали закрываться. Не было сил даже убрать остатки еды в холодильник. Но я твердо решил, что ни один калорий, из купленных мною продуктов, не пропадет даром. Пришлось встать и убрать все в светящийся зев видавшего виды холодильника.
В коридоре кто-то громко запел и включил воду. Я узнал знакомый голос аспиранта Шаляпина. Несмотря на такую благозвучную фамилию и почти двухметровый рост, голос у аспиранта был слабым и некрасивым.
Утро напомнило о себе сквозняком, который всегда появлялся в тот момент, когда кто-то оставлял открытой дверь бокса. Я даже знал что это был Шаляпин. Ему было глубоко по херу, что как только он выйдет из бокса, все четыре комнаты начнут стучать зубами. Два раза с Шаляпиным серьезно разговаривали, один раз пытались бить, но как только мы хотели перейти к активным действиям, он смотрел на нас жалобными глазами и приговаривал:
- Ребята, а может не надо? У меня рассеянный склероз, я забываю то, что сделал минуту назад. Я хожу в туалет, и нет никакой гарантии, что я не забуду перед этим делом расстегнуть ширинку.
Никто из нас еще не сталкивался с подобным редким заболеванием, и мы сжалились над бедным Шаляпиным. И все повторилось снова. Каждое утро несколько молодых челюстей скрежетали и отправляли самые страшные проклятия в адрес Шаляпина. Сегодняшний день не стал исключением, и я опять проснулся от пробирающего холода.
Сегодня у меня был выбор: или идти на три пары по современной журналистике, или плюнуть на доцента Куропаткина и поехать в издательство на встречу с редактором. Решение пришло само собой и я, конечно, выбрал издательство.
В надежде получить хоть немного теплой воды из крана, я пять минут простоял у раковины, но мои ожидания оказались напрасными, и мне пришлось бриться под струями ледяного потока. Бритва рвала мою молодую кожу, и она плакала и стонала, кровоточа в нескольких местах. Обматерив всю хозяйственную часть университетского общежития, а так же многочисленных коммунальных работников района, я сполоснул лицо, от чего оно приобрело синеватый оттенок. Следом была очередь дешевого одеколона. Как только его молекулы соприкоснулись с клетками кожи моего лица и шеи, они, вступив в цепную реакцию, криком нечеловеческой боли отозвались в моих ушах. Скрежеща зубами, я вернулся в комнату.
В нашей комнате стоял небольшой холодильник «Юрюзань», который Ромка «отжал» по случаю у одной первокурсницы. Девочка была наивна и глупа, а нам был нужен холодильник. «Запрещенный» электрочайник со шнуром, укутанным разноцветными плетеными нитками, имел внутри осадок извести нескольких поколений студентов, имевших честь проживать здесь. Я заварил себе растворимый кофе и сделал бутерброд с колбасой. Окно снаружи покрылось несколькими гравюрами морозной живописи. Я подышал слегка на стекло и в образовавшемся ледяном иллюминаторе увидел заснеженную улицу с белоснежными деревьями. По моим ощущениям мороз был не ниже двадцати градусов.