Вернувшись в номер, Лилечка ложится, не раздеваясь, на кровать — и лежит так тихо, без сна, слушая каждый ночной звук и шорох, как беспомощная больная сука, терпеливо дожидающаяся выздоровления. Она помнит одну такую. Старая тонкомордая дворняга. Сломала где-то лапу. Лежала на ступеньках сторожки и смотрела страшными человеческими глазами.
Хорошо, что поезд ранний. Плохо, что завтра выходной.
Дома, отослав детей к бабушке с дедушкой, Лилечка погрузилась в изматывающий марафон генеральной уборки, вплоть до мытья люстр, до выскабливания пластилина из-под плинтуса, до пересаживания кактуса в новый горшок. Совершенно случайно на лестничной клетке выловлен и водворен к поломанной стиралке сантехник. Давным-давно купленный шланг заменен — и после ухода сантехника генеральная уборка продолжена стиркой штор.
К середине ночи можно было выпить и позволить себе вспомнить Андрея. Ничего, кроме водки, в доме не нашлось. В уголке холодильника скромно старился апельсин. Лилечка выдавила сок, смешала себе отвертки и встала к окну — так же, как стоял Андрей, рассказывая про Москву и Воронеж.
— Спасибо, — сказала она в чернильное звездное небо, покручивая на пальце прощальное колечко. — Было замечательно.
Андрей еще попытался наладить с ней переписку по электронной почте — о том о сем, о погоде, о своем сериале — но Лилечка не смогла. Впустую просиживала перед компьютером, не в силах набрать хотя бы несколько предложений. Так и не осилила шутливый светский тон, предложенный Андреем, и переписка угасла сама собой.
Больничные будни затянули в привычный круговорот, спасая от всего несбывшегося. Тяжелых было не по времени много: до весеннего пика далеко, но множественных инфарктов и сердечной пневмонии — полные палаты. Теперь приходилось еще и за Мариной следить, оберегать от проколов. После того как на Павлика завели дело в связи с кражей препаратов, Марина сделалась сама не своя. Препараты — то, что от них осталось — нашли у Павлика дома, в бачке унитаза, и в тот же день заключили под стражу. Марина методично, каждый четверг, напрашивалась к нему на свидание и каждый день убеждала Лилечку, что в сейф залез не он, а дочь его Катя, которая одно время работала здесь санитаркой и больницу знает как свои пять пальцев. Непривычно часто звонил Егор: справиться о детях, поинтересоваться состоянием Лилечкиного кошелька. Перебежал он, как говорили, туда же, куда и шесть лет назад, к бывшей своей пациентке. Жгучая брюнетка, метр восемьдесят, мастер спорта по синхронному плаванию.
— Ну, может, отмучился мужик, — размышляла Марина, отвлекаясь ненадолго от мыслей о своем Павлике. — Остановился же на чем-то.
Саша просил купить ему новый телефон: в классе у всех уже сенсорные. Лилечка обещала на Новый год, выторговав взамен годовые “пятерки” по всем предметам. Тима подрался. Видимо, неудачно. На зашитой губе остался шрам. Лилечка ждала, пока сын смирится с поражением и будет готов рассказать ей о драке — но была уверена, что в истории замешана девочка.
На Восьмое марта, вечером, пришел Егор. Мальчишки в качестве трудового десанта были откомандированы к бабушке — намечалось крупное семейное застолье — о чем Егор, судя по всему, знал: незадолго до этого ходил с детьми на каток.
Пришел с большим желто-красным букетом роз. Портфель выразительно позвякивал.
— Бог мой, — удивилась Лилечка нелепому букету. — Это что за язык цветов, Карагозов? Переведи, не томи.
Заставив прежде принять у него цветы и поставить их в вазу, Егор усадил Лилечку на диван и рассказал, что уже больше месяца живет один, у своего интерна. От пловчихи ушел. Как отрезало. Все осознал. Во всем виноват. Был сволочью.
— И остаешься, — поправила его Лилечка.
— И остаюсь, — покорно согласился Егор. — А этот букет… красное — любовь, желтое — измены. Не сочетается, правда?
И, подойдя к вазе, Егор принялся вытаскивать оттуда желтые розы. Вынув все до одной, выбросил в холл.
— Егор! Нет слов! — всплеснула руками Лилечка. — Я отвечу тебе позже, ага? Мне нужно подготовиться. У вас, кстати, клумбы перед больницей не убрали?
Но было ясно, что Егор намеренно валял дурака. Решил потешить сентиментальной клоунадой. Для него это нечто. Как если бы знаменитый тореро в зените славы решился выскочить на арену в рыжем парике. Егор обычно возвращался без лишних слов. Подкупал подарками детей… “Ма, ну пусть папа сегодня переночует. Поможет мне самолет дособирать, нам еще долго…”. Мог привезти новый холодильник и пробраться в дом вместе с грузчиками. Или его привозили друзья с загипсованными ногами: нырял со скалы, там мелко оказалось.