29 ноября 1930 г. Самое высокое чувство, которое я мог испытывать за свою короткую жизнь, — это чувство сознания того, что я являюсь частицей горняцкого коллектива. Какое великое дело не замечать, не считать часы рабочего времени, не ждать конца смены, а стремиться его продлить, бегом бежать за вагонеткой, обливаться потом и выходить после смены победителем в выполнении плана! Как радостно видеть себя впереди других! Так мы выполним и перевыполним план пятилетки в три года. Это сделаем обязательно, безоговорочно, без плаксивых рож, большевистскими темпами…
Теперь работаю в комсомольской коммуне. Даем самые высокие показатели. Работаем в четвертую смену. Уже 3 часа утра. Ведем, лежа в постелях, разговоры. Как хорошо после работы по-дружески поговорить, вспомнить «дела давно минувших дней».
1 декабря. На дворе опять морозец заковал размякшую землицу и порошей прикрыл бугорки грязи. Чистый воздух, прозрачное звездное небо бодрят и освежают. Усталость, как мотылек, улетает вдаль, в прошлое, и вновь возвращается только через сутки.
В столовой нас ежедневно встречают чай, печенье и бутерброды. Веселой семьей врываемся в дверь. Веселой жизнью, живой, подлинно бодрой и радостной, веет от молодой силы, от молодых безусых шахтеров.
Сейчас все спят, и свист, и глубокие вздохи летят. Нашему бараку сладко спится после упорного труда, борьбы за уголь. Славные ребята! Они действительно имеют право на спокойный и сладкий сон. Им слава и честь. Как хорошо жить борясь и борясь жить!»
…Бадаев улыбается во сне. Что ему видится? Его родная шахта, те трудности, с которыми он тогда столкнулся и которые по сравнению с настоящими кажутся ему теперь такими легкими? Возможно, именно от ощущения счастья быть молодым, сильным, не отступающим перед любыми невзгодами и гуляет сейчас по его лицу эта радостная улыбка…
— Пора! — трогает его за плечо Гаркуша.
— Да-да! Иду… — вскакивает Бадаев, чувствуя, как тело снова налилось силой и жаждой деятельности.
…Бадаев и Гаркуша вышли из лагеря вместе с Межигурской. Когда отмерили километров шесть, Гаркуша остановился и сказал, что здесь он мог бы вывести Тамару на поверхность. Бадаев попрощался со своей связной, договорившись встретиться на квартире у Бойко.
Гаркуша проводил Межигурскую, и они отправились дальше. Пробирались где ползком, где на четвереньках. Иногда застревали, и дед подолгу разбирал старые маркшейдерские знаки на стенах, понятные лишь ему одному. Наконец, устало опустившись прямо на землю, он сказал:
— Скоро ужо выйдем наверх… Должно быть еще темно, проскочим…
Бадаев поднес к глазам руку с часами. Был седьмой час утра. Вот-вот замаячит день, и тогда им придется пережидать под землей. Бадаев хотел было поторопить старика, но раздумал. Ведь ему уже шел семьдесят третий год — удивительно, что он еще держался после такого тяжелого пути. Гаркуша, понимая, что промедление для них подобно смерти, с трудом поднялся на натруженные ноги.
— Знаю, знаю, что не до отдыха… — проворчал он под нос и пошел дальше, погасив лампу и попросив Бадаева держаться за его плечо.
Ход сузился до небольшой щели, в которой можно было лишь лежать, прижавшись плотно к земле. Этот лаз выводил на дно овражка, почти доверху занесенного прелым листом и снегом. Выбравшись на поверхность, они тут же бросились ничком в глубокий снег: на края овражка легло слепящее лезвие прожектора. Дождавшись, когда прожектор погаснет, они поползли.
В эти дни в связи с подготовкой новых карательных операций фашисты перебросили часть вооруженных сил из Дальника в Нерубайское и Усатово, оставив только патрули у входов в катакомбы. Поэтому Бадаеву и Гаркуше удалось незамеченными проникнуть туда через неизвестный оккупантам вход.
Прошагав еще несколько километров под землей, они по сравнительно просторному штреку подошли к нише, прорубленной в толще камня.
— Ось и пришли! — с облегчением вздохнул Гаркуша, а Бадаев удивился: дальше пути он не видел. Старик объяснил: — Эту стеночку только тронь, и она завалится, открыв ход в другую штольню.
Бадаев сильно надавил плечом на перегородку. Она треснула и обвалилась. Расширив проход, они осторожно пролезли в соседнюю шахту.
Пройдя несколько сот метров вглубь, старик заволновался: штольня казалась совершенно необитаемой.
— Может, не в ту сторону идем? — спросил настороженный Бадаев.
— Идем правильно, — уверенно начал Гаркуша, — а вот людей не видно, — упавшим голосом закончил он. — Може, покричать?