Капитан встретил войну в Москве и еще не привык к руинам, жертвам и крови — всему тому, что принесли на нашу землю враги. Теперь он увидел все это рядом, собственными глазами, и ему казалось, что сердце не выдержит той тоски и боли, которые переполняли его, требовали решительных действий. Со временем он свыкнется и с человеческими жертвами, и с потерей товарищей, и с видом крови — притерпится ко всему, но никогда, до самого своего смертного часа, не забудет он маленького, беззащитного тельца девочки в красном, которую он увидел тогда, в первый день своего приезда в Одессу.
Когда газик, заметно сбавив скорость, выехал на улицу Энгельса и остановился возле серого здания обкома, из машины вышел совсем другой человек. Бадаев резко переменился за короткий час этого пути. Припорошенное дорожной пылью лицо вытянулось, побледнело, резко обозначились твердые скулы, и только глубоко сидящие серые глаза горели живым огнем.
В кабинете первого секретаря обкома партии Анатолия Георгиевича Колыбанова, куда провели Бадаева и Ивана Неизвестного, было шумно от разноголосого говора участников совещания. Многие — это было заметно по всему — не виделись с самого начала войны, потребовавшей от каждого всех его сил и времени без остатка, и теперь внимательно всматривались один в другого, с удивлением замечая ту разительную перемену, что произошла с ними.
— Анатолий Георгиевич! Вот те, кого мы ожидали, — представил помощник приехавших.
Невысокий человек, похожий на рабочего-сталевара (так почему-то увиделось Бадаеву), с лицом, словно отлитым из бронзы, — так оно было опалено безжалостным южным солнцем, с внимательным взглядом зеленоватых глаз, приветливо, как давним знакомым, улыбнулся им и пожал Бадаеву руку — коротко и сильно. Рукопожатие было сдержанным, но в то же время — дружески-доверчивым.
— Начнем, товарищи! — Анатолий Георгиевич тихонько постучал карандашом по столу, призывая к вниманию. И в кабинете вдруг наступила тугая тишина: присутствующие понимали, что именно сейчас состоится очень важный разговор о том, над чем каждый из них задумывался в последнее время.
Секретарь обкома обвел взглядом своих товарищей и соратников по борьбе. Среди них были секретари партийных организаций заводов и фабрик города, командиры и комиссары частей Одесского гарнизона, сотрудники органов безопасности, старые большевики — опытные бойцы-подпольщики далеких огненных лет гражданской войны.
Анатолий Георгиевич видел их взволнованные, сосредоточенные лица и хорошо понимал, чего они ждут от него. Их волнение передалось и ему, но он заставил себя успокоиться и начал говорить:
— Дорогие товарищи! Пришло время тяжелых испытаний для всех нас, для всего нашего советского народа, и мы должны мудро и трезво определить наши главные задачи.
Секретарь обкома кратко охарактеризовал обстановку, которая сложилась на фронте. Он сообщил, что войска противника прорвали оборону нашей 9-й армии и практически отсекли ее от главных сил Южного фронта, которые тоже находятся в тяжелом положении. Из соединений 9-й армии создана Приморская группа войск, которая ведет сейчас бои на дальних подступах к Одессе.
Анатолий Георгиевич остановился на минутку и окинул внимательным взглядом молчаливые, суровые лица участников совещания. Затем продолжал своим глуховатым, спокойным голосом:
— Практически Одесса с сегодняшнего дня переходит на осадное положение. По решению Ставки создается Одесский оборонительный район. В связи с этим перед нами встают архисложные и ответственные задачи. Одна из них — это подготовка и организация партизанской и подпольной борьбы в тылу врага.
В кабинете, где еще секунду назад стояла молчаливо-тревожная тишина, вдруг все задвигались, зашумели. В этот момент они со всей остротой осознали: не исключено, что их родной город будет оставлен нашими войсками. До сегодняшнего дня они всячески старались гнать эту мысль от себя. И сейчас было трудно поверить в это.