Бадаев открывает глаза. В квадратиках решетки вырисовывается далекое небо. Он с трудом расклеивает запекшиеся губы, сплевывает тягучую, вязкую слюну.
Сколько дней он здесь? Три? Шесть? Восемь? Не вспомнить… Все смешалось в страшном калейдоскопе событий. Пережитое, словно выхваченное из ночи ярким лучом прожектора, вспыхивает на мгновенье в памяти.
Узкая, длинная камера для допросов и пыток. Палки, плети, раскаленные щипцы. Свирепые лица палачей — двух верзил в клеенчатых фартуках — и спокойное лицо следователя. Он спешит. Не дает передышки Бадаеву. Допрос за допросом. Сознание все реже возвращается к нему. Тело становится каким-то невесомым, безразличным к боли. Совсем ослабели ноги. Но, сбитый на пол, он каждый раз нечеловеческим напряжением воли поднимается сам. Это еще больше злит его палачей. В конце концов подручные следователя крепко связывают ему руки веревкой, пропущенной сквозь большое кольцо в стене, и при помощи блока поднимают его к потолку камеры. Ударов металлическими прутьями по пяткам Бадаев уже не чувствует — сознание покидает его…
Небо между решетками светлеет. Сейчас снова придут за ним. Клацнет «глазок», надзиратель доложит, что «русский пришел в себя», заскрипит засов, и палачи, подхватив измученное тело, поволокут Бадаева на допрос…
«Глазок» открывается, но за ним не приходят. Что это? Забыли? Или думают, что он еще не пришел в себя? Так смотрите! Бадаев подползает к стене и, собрав последние силы, упираясь в нее головой и плечами (руки бессильно висят), садится.
Надзиратель поражен: ведь этого русского недавно бросили в камеру безжизненным трупом. И вот, пожалуйста, он уже сидит. После таких пыток!
«Глазок» закрывается. В камере тишина. Так, значит, дали передышку. Наверное, готовят что-нибудь новое. Но об этом сейчас не надо думать.
Тяжелые, распухшие веки опускаются. Кажется, миллионы иголок впились в кожу — так нестерпимо болит все тело. Голова бессильно откидывается на плечо.
Забытье, сон? Нет, Бадаев думает. Для этого, возможно, больше не останется времени. А он должен вспомнить все… Понять, как это случилось…
Болит душа за арестованных товарищей, о которых ему пока ничего неизвестно. А главное, он до сих пор не знает имени предателя. Ведь что, как не предательство, привело их всех в фашистский застенок?
Вместе с Бадаевым взяли тогда на квартире у Бойко Тамару Межигурскую, Яшу и Алексея Гордиенко, Сашу Чикова, самого «хозяина» с женой. А кто еще попал в западню? Что знают фашисты?
У Бадаева в момент ареста были документы на имя Сергея Ивановича Носова. Но фашисты уже знают, что он Бадаев, тот самый Бадаев, который стал для врагов чуть ли не символом непокоренной Одессы, неуловимым и беспощадным. Схваченных сигуранцей или гестапо бойцов невидимого фронта фашисты вешали, расстреливали, прикрепляя на груди табличку с неизменной надписью: «Я партизан Бадаева».
…Кто же их предал? Кто мог сообщить в сигуранцу, что он командир партизанского отряда?
В памяти у Бадаева в деталях запечатлелся его арест. Фашисты ворвались в дом — не два-три человека, как это бывало при простой проверке документов, а человек десять. И каждого из находившихся в комнате взяли под прицел. Бадаев был взят на мушку сразу тремя автоматчиками. Потребовали предъявить документы. На паспорт едва взглянули и тут же отдали назад, для виду занявшись Гордиенко: заковали Яшуню в наручники, предъявив ему обвинение в убийстве Садового (уже знали об этом!). Остальным же было сказано: «Пройдете в сигуранцу для оформления протокола ареста и проверки документов».
У Бадаева билась в голове одна мысль — бежать, при любом удобном случае бежать! И он спокойно ждал, когда этот случай ему представится, мгновенно оценивая обстановку, которая постоянно менялась вокруг него. В том, что бежать необходимо, он убедился сразу, потому что никакой камуфляж не мог обмануть опытного чекиста. В ту минуту, когда фашисты вломились в мастерскую, Бадаев стоял неподалеку от окна, выходящего в проходной двор. Сначала командир решил бежать, когда арестованных будут выводить из помещения и в дверях образуется небольшая сутолока. Надо только подольше задержаться в комнате. Но возможность побега сразу же отпала, потому что именно ему пришлось выходить первому: офицер, руководивший налетом, за рукав подвел его к двери. «Что ж, еще не все потеряно, — подумал Бадаев, выходя из дома, — стоит только чуть ускорить шаги — и угол дома сразу же, почти рядом». Но и эта надежда отпала: на улице он увидел плотное оцепление и тогда окончательно понял, что это — мнимая проверка документов и что для него пути к свободе уже не будет: из машины, конвоируемой добрым десятком мотоциклистов, а тем более из тюрьмы ему вряд ли убежать.