Стопки ударились друг о друга с таким дешевым звуком, словно были пластмассовыми.
– Да я даже не так на него обижаюсь, как на ребят, – заговорил Никита, когда водка горячим комком сползла в душу. – Не поверишь, Коля, басист, мне прямо в лицо сказал: «Знаешь, Никита, я думал, ты настоящий человек и музыкант, а ты – говно и мразь… Тебе, Иуда, твоя тощая жопа дороже, чем большое искусство и судьбы товарищей…» Так и сказал, представляешь? А остальные ребята стояли рядом и молчали…
Микерин недобро улыбнулся.
– А ты чего ждал? Что они тебе «Ролекс» в складчину купят?
– В каком смысле? – не понял Никита.
– В прямом. Хватит прикидываться, в самом деле. Ты что – реально не понимаешь? Ты же своим долбаным целкомудрием лишил людей самого светлого – бабла, успеха, этой… веры. Да я бы на их месте тебя вообще насмерть загрыз, если хочешь знать!
От неожиданности Никита даже протрезвел. Поэтому лихорадочно вылил в стопарь остатки водки и быстро выпил.
– Да и потом, – смягчившись, продолжал Микерин, – по любому тебя кто-нибудь выебет, сам понимаешь. Не в лесу живем – Москва… И еще неизвестно, кто попадется, кстати говоря… Может, вообще зверь какой-нибудь. Типа мент. Или наоборот – лютый урка. А Шакальский – милый человек, культурный, обеспеченный, деликатный…
Обалдевшему Никите в голову вдруг пришла спасительная мысль, что одноклассник шутит.
– Слушай, хватит прикалываться. Я же с тобой серьезно говорю…
– А если серьезно, – Микерин чуть перегнулся через стол, и глаза его стали похожи на две железные пуговицы, – то от вас, провинциалов, все зло… Зло и нарушение мирового порядка. Понял, нет? Вот я, как любой цивилизованный человек, чтобы к своим доходам ноль приписать, у слона отсосу, понял?..
– У какого слона?.. – прошептал Никита, испуганно сглатывая.
– У африканского, блядь, – зло отчеканил Микерин. – Или у индийского, мне пофиг!.. Хотя нет, постой, – он на миг задумался. – Не то чтобы совсем пофиг, какой-то из них реально крупнее… Я забыл, какой…
Возникла пауза. Микерин, наверное, вспоминал картинки из школьного учебника, а Никиту вдруг, несмотря на выпитую водку и уют трактира, накрыла такая пронзительная волна жалости к себе, действительно слабому и провинциально-беззащитному в мире людей, готовых ради дела отсосать у слона, что он почувствовал, что сейчас заплачет. Оглушительный вираж его судьбы: гастроли, чужие столицы, слепящие прожектора сцен, толпы красивых бесстыжих девок, съемки клипов и запредельно буйные пьянки в гостиницах, – все это показалось ему в эту минуту видением – нервным, совершенно нереальным и коротким, как сон в электричке. К нему, Никите, эти два года точно не могли иметь отношения, сейчас это было совершенно ясно, поэтому больше всего на свете он захотел оказаться в родной Твери, в их с бабушкой старом деревянном доме на улице Карла Маркса, упасть на большую пуховую постель и спать, спать, спать… А проснувшись, выйти в запущенный осенний палисад прежним Никитой – осиротевшим, проклятым и горестно-спокойным…
– Точно! – Микерин хлопнул ладонью по столу так, что пустой графин подпрыгнул и чуть не опрокинулся. – Африканские больше!.. Они же в этих, в джунглях, тусуются, на воле… – Он посмотрел на часы и решительно сунул руку в задний карман. – Ну что, жопу свою драгоценную отогрел? Пора на воздух…
В его руке появилась толстая и упругая, как половина батона, пачка пятисотрублевок. Никита знал об этой последней столичной моде – хранить в бумажнике только евро и кредитки, а рубли небрежно носить в кармане – причем в неимоверном количестве и только крупными купюрами. Ему объяснили, что так легче всего одновременно продемонстрировать и презрение к родной валюте, и свои финансовые возможности.
– Так, двести рублей сюда… – хрипло прогремело совсем рядом. Никита и Микерин подняли глаза. Над их столиком, заслонив собой мир, застыл тот самый огромный афганец с нетронутой бутылочкой колы в обветренном кулаке. У афганца было небритое лицо спившегося супермена и полные спокойной ярости глаза. Еще от него остро пахло клеем «Момент», а из-под бушлата выглядывал край грязного пластикового пакета из магазина «GAP».
«Вот тебе и котенок…» – с тоской подумал Никита.