— Чем упорнее вы будете сражаться, — вмешался Эддингтон, — тем дольше останетесь живы. Таков ваш выбор.
Какая мерзость, размышлял Майкл, воинственно скрестив руки на груди, как легко Эддингтон вошел в новую для себя роль палача во имя Музыки. Что за поза, бесцеремонная… полная осознания безопасности по эту сторону мира и неминуемой встречи со смертью того, кто остался по другую. Болван, в его голове нет ни единой мысли о том, что это в действительности значит. А Дарси… Майкл терялся в догадках, встряхнуть ее или как следует отшлепать, но решил, что нет шансов вернуть эту женщину к осознанию происходящего ни тем, ни другим способом. Она предана миру науки не меньше, чем Деймон Эддингтон музыке. Прекрасно понимая это, пожилой биоинженер не мог вообразить, что в целом мире могло бы убедить ее отказаться от продолжения работы с чужим.
Эддингтон нажал кнопку, и раздавшийся следом за жалобный вой гидравлики предупредил их, что дверь кормушки вот-вот откроется. Эддингтон торопливой походкой двинулся к стойке звукозаписи, но ни один из оставшихся не шелохнулся. Рыжеволосый внутри клетки-кормушки опустился на корточки и быстро развернулся, вытаращив глаза на поднимавшуюся вверх дверцу-заслонку. Всего в полуметре по другую сторону от нее уже ждал Моцарт, склонив набок голову и, словно выдрессированный сторожевой пес, прислушиваясь к вторжению в дом кого-то постороннего.
Из динамиков над их головами послышался голос Эддингтона, глубокий и приятного тембра, прекрасно воспроизведенный высококачественным оборудованием звукозаписи:
— Если вы останетесь в маленькой клетке, — медленно и членораздельно вещал он, — чужой убьет вас мгновенно. Вылезайте из нее и сможете выжить.
Ложь, со злобой отчаяния подумал Майкл. У этого несчастного нет ни единого шанса, и он умрет, сражаясь лишь за веру в свободу, путь к которой якобы открывается в одном из тоннелей. Рыжеволосый уже схватил ружье и…
Положив палец на курок, пленник вынырнул из стеклянной коробки и оказался лицом к лицу с чужим. Моцарт поднялся на задние лапы и зашипел, напомнив Майклу взрослого богомола, которого он как-то увидел прямо здесь, в здании, в гараже для аэроциклов. Биоинженеру очень захотелось поймать его, — такое редкое насекомое, и вдруг живой экземпляр прямо в центре Манхэттена! — но ловить было нечем. Его попытка схватить насекомое пальцами привела к результату, которого вот-вот достигнет его сильно увеличенная копия, выросшая перед человеческим существом по другую сторону стеклянной стены.
— Вперед, вперед, вперед, — подбадривал, почти не дыша, Деймон. Он сидел за стойкой смесителя. Этот мужчина должен сражаться, что-то другое просто немыслимо. Позволить чужому просто убить себя…
С безумным ревом их пленник нажал курок, из дула ружья вырвалась молния. Сто пятьдесят тысяч вольт постоянного тока окрасили внутреннее пространство клетки — и Моцарта — в ослепительно яркий белый цвет, какой можно видеть на Земле лишь в короткие мгновения наиболее мощных грозовых разрядов.
Моцарт зашатался и пронзительно закричал, как никогда прежде. На какой-то миг Деймон потерял способность дышать; этот звук заставил их всех замереть, словно время повернулось вспять и они снова впервые услыхали воспроизведение звуковых дорожек старых телевизионных новостей с фронтов войны на планете Хоумуолд, тех необработанных репортерских кадров, которые демонстрировались во всех общественных местах для удовлетворения ненасытного интереса публики к кровопролитию.
Деймон услышал в этом крике чужого вопль боли и проклятия всех мужчин, когда-либо раненных обжигающим свинцом и леденящей сталью, пронзительные крики неизбывной тоски тысяч женщин, проклятых стать бездетными, потому что в военное время человечество с беззаботной легкостью применяет химическое оружие против собратьев. Он был вневременным и неописуемым, как вопли обезумевших душ миллионов, возносимые к Богу из жарких глубин ада, в существование которого эти миллионы никогда не верили.
Пока рыжеволосый мужчина тщетно сражался за свою жизнь, Деймон снова и снова слышал истошные крики Моцарта. Подобно твердолобому псу, который отказывается усвоить урок, чужой останавливался секунд на десять-двадцать, вертясь на месте, словно разъяренный бабуин, затем снова бросался в атаку. Его жертва не отличалась ни силой, ни проворством. Движения рыжеволосого были вялыми то ли из-за транквилизатора, то ли из-за остаточного алкоголя в организме, то ли из-за наркотика, к которому он пристрастился задолго до встречи с командой Ахиро. Он палил из электрошокового ружья, не придерживаясь никакой стратегии, не пытаясь отгонять нападавшую на него тварь в каком-то определенном направлении.
Потрясенный, измотавшись до физического изнеможения всего за несколько минут и так и не приблизившись ни к одному из тоннелей, где бы он мог скрыться или по крайней мере отдохнуть, обреченный человек ухитрился в последний раз вывести Моцарта из строя на пару секунд, прежде чем тот прыгнул на него и разорвал на части,
В последнем крике чужого Деймон услыхал все, что хотел услышать: страдание и ярость, инстинктивный рев реванша и победы над трупом поверженного врага. Это был мрачный, злобный, совершенно новый голос, пронизавший все его существо, потрясший всех, кто находился в помещении, наполнивший их собой, давший наконец Деймону то, что он искал, что ему так необходимо…
Но чего по-прежнему было недостаточно…
Когда пришло время открывать третью клетку, они уже понимали, что бойца необходимо час или два подержать в клетке-кормушке, чтобы у него окончательно прояснилась голова от якобы «краткосрочно» действующего снотворного.
Второй пленник был скорее пьянчугой, чем наркоманом. Он, казалось, дрожал и дергался весь целиком, начиная от дряблых мышц лица до трясущихся рук и даже внутренностей, которые сотрясали живот, похожий на надутый воздушный шар. Несмотря на нетерпеливое стремление продолжать записи, Деймон решил, посоветовавшись с биоинженерами, дать пленнику немного посидеть в клетке. Кроме того, судя по тому, как он шатался, натыкаясь то на одну, то на другую стенку стеклянной коробки, было видно, что снотворное подействовало на него сильнее, чем на первого мужчину, вероятнее всего, из-за алкоголя в организме. Деймон мог поклясться, что, если бы этот коренастый толстяк не отоспался, почти целую неделю провалявшись в клетке, он был бы все еще мертвецки пьян.
Тем не менее в последний момент инстинкты самосохранения взяли верх, и пьяница сделал лучший свой выстрел — не очень мощный, отключивший чужого очень ненадолго, но нацеленный настолько удачно, что Моцарт, получивший электрический разряд прямо в морду, взвыл по-настоящему злобно. Этот крик подействовал на Деймона подобно удару молнии, заставившему его нервные окончания дрожать в дикой скачке, словно от внезапного ожога. Он закрыл глаза, отдался во власть этой сладкой истомы и наслаждался, превратившись буквально в изваяние, давно забытым подъемом настроения… пока пузатый алкоголик с жалкими остатками седых волос на голове не встретился со своей судьбой в когтях чужого.
Пленник номер три, даже полностью освободившись от последствий долгого приема транквилизатора, оказался настоящим трусом и совершенно разочаровал Деймона. Его вопли ничем не отличались от уже сделанных записей мольбы предшественников о пощаде. Высокий и худой, с грязными темно-каштановыми вьющимися волосами, которыми заросла даже шея, и мутными карими глазами, не способными, казалось, ни на чем сосредоточиться, он умер быстрее всех. Его прерывистое дыхание и пронзительный голос рвались из микрофонов, сливаясь с музыкой голоса Моцарта. Ни дать ни взять настоящее пение йодлем, подумал Деймон, поражаясь обретению несвойственного ему чувства юмора. Эта их приготовленная на заклание жертва категорически отказывалась покидать стеклянную коробку, и единственной причиной того, что ее стенки не остались загаженными кровью и ошметками плоти, было нежелание Моцарта забираться в ее тесноту. Он просто сунул внутрь длинную когтистую лапу, напоминавшую тугой канат мышц, и выволок труса в загон.
Деймону было очень трудно смириться с решением сделать перерыв на целые сутки до следующего убийства, чтобы Моцарт успел проголодаться и нагулять аппетит. Ожидание оказалось для него настоящей мукой, но биоинженеры настояли. Они опасались, что обилие пищи за такой короткий период ослабит организм чужого и появится опасность получения им слишком серьезной травмы от электрошока. Деймон уступил, лишь когда Дарси подчеркнула, что им ничего не известно о пленниках и их прошлом и что любой из них может оказаться бывшим военным, которому хорошо известны уязвимые места лелеемой ею твари.