— Да у них все дармоеды, если не гребут деньги лопатой. А вот я считаю, те кто не хочет работать над собой, как бараны упираются в бумажки. Зачем быть добрым, щедрым, благородным, когда можно быть просто богатым, и тебе все простят.
— Не все богатые — плохие, конечно, — заметила Рэйчил. — Только их как единорогов. Хер с два найдешь.
— По-настоящему хороших людей вообще мало, — печально заметила Марта, однако никто, кроме нее, не знал, что себя она к хорошим тоже не относила.
В кафе официантка принесла чай, отвлекая ее от мыслей. Она сделала долгий глоток, рука, держащая блюдце под чашкой, слегка дрожала. Рука была чужой, мужской, со следами грязи на пальцах, похожая на руку Эдди, но тоньше в кисти. Марта поставила блюдце и чашку на стол и сделала глубокий вдох.
Ее семья была богата не просто так. Дедушка Саймон — первый о ком сохранились записи. Он был подозрительно удачлив в ведении сделок и сколотил им баснословное состояние, на которое его многочисленные дети и внуки основали свой бизнес. И все было бы прекрасно, если не одно «но» — в каждой линии в семье рождались дети со странностями. Это не были хорошие странности. Роза по линии ее троюродной тети перерезала ночью всю семью и закончила жизнь в психушке. Шон, ее кузен, жил отшельником под Кадамстауном. О дедушке было известно мало, Саймон исчез в возрасте шестидесяти двух лет прямо из дома, оставив следы крови на пороге, и о нем больше не слышали.
Когда родился отец Марты, стало понятно, что и их линия не избежала злосчастного «гена». Лайам не разговаривал до десяти лет. Не слушал музыку, не реагировал, когда его звали, при том, что врачи заверили, что с его слухом все в порядке. К десяти годам он внезапно стал вести себя нормально, однако все кругом замечали, как Лайам порой смотрел на них стеклянным взором. Он говорил страшные вещи.
«Убей сестру и ты добьешься того, чего хочешь. Родители будут любить только тебя. Ты станешь центром их вселенной.»
«Устрой пожар в офисе. Вам выплатят хорошую компенсацию.»
«Твоя жена не любит тебя и не полюбит, как бы долго ты не ждал. Перед смертью ты будешь жалеть.»
«Задуши собаку проволокой, и покой тебе обеспечен. Да, ты останешься безнаказанной.»
Поступив в университет в Дублине, он исчез со всех радаров. Вернулся позже, когда ему было уже около тридцати, с женой и маленькой Мартой. Семья приняла их обратно, хотя и особого выбора в этом не было, так как дедушка Саймон оставил распоряжение, что каждый из их рода имел право на часть наследства и прибыли от ценных бумаг. Он как будто знал, как заранее остановить распри внутри семьи за то, сколько и кому достанется денег.
У деда были голубые, почти белые глаза, будто он был слепым. Марта знала это, потому что его портрет висел в холле их старого, продуваемого всеми ветрами дома. Дом стоял на берегу Слейни, холодной реки, которая брала начало в горах Уиклоу и впадала в Ирландское море, а купил его дедушка Саймон для троих своих младших сестер. В живых к тому времени остались только двое — Эстер и Регина О’Двайер.
Когда Марте исполнилось двенадцать, Лайама забрали люди в костюмах. Больше она его не видела, а для ее мамы начался действительно черный период. Старшее поколение женщин было уверено — ее долг в том, чтобы загладить перед ними вину за мужа и воспитать достойную леди. Учитывая, что мама была обычной городской девушкой, младше Лайама почти на двенадцать лет, спорить у нее не вышло. Марта принадлежала семье по праву рождения, старшие в роду распоряжались деньгами и властью, и если мама хотела остаться рядом с дочерью, то ей нужно было играть по их правилам.
Однажды, когда Марте уже исполнилось четырнадцать, мама по секрету рассказала, что получила известия о папе. Что его втянули во что-то ужасное, с террористами, ИРА, наркотиками и оружием. Что эти люди не оставят его в покое, и потому он не вернется. Ради их же безопасности. Еще через год Марта увидела во сне, как к ним придут те же самые люди и будут проводить над ней тесты. В одном из снов люди забирали ее с собой. В другом — она завалила тесты и осталась рядом с мамой и Кейлин. Естественно, она их завалила.
Кейлин не была рода О’Двайер, просто осталась сиротой, и бабушка Регина взяла ее под свою опеку. Она была младше Марты на два года, но они росли вместе и хорошо ладили. Кейлин была уверена, что у Марты просто сверх чутье на неприятности и всегда держалась рядом: на ночные вылазки до Эннискорти на мопедах, в соседнюю деревню на ярмарку в Баллихог или к пляжу Рейвен за лесом Карракло, которое прозвали так со староирландского «Карра Кло» — болото впечатлений. Место было красивое, и в тихой болотной трясине как-то даже снимали футажи для кино.
На домашнем обучении много не пообщаешься со сверстниками, потому, как только Марта стала совершеннолетней, они обе с разрешения бабушки Регины переехали в Белфаст. Марта поступила на английскую литературу, Кейлин же перевелась в католическую школу для девочек Холли Кросс, хотя ее занятия больше смахивали на постоянные вечеринки и гулянья.
В Маллбери Буш они оказались случайно. Марта вообще не хотела выходить из дома в тот день, ее мучила тревога и какое-то плохое предчувствие. И все же она решила пропустить по стаканчику в пабе неподалеку. Их компания малолеток не была особым сюрпризом. Если не здесь, то налили бы где-нибудь еще, благо по соседству стоял «Таверн ин зе Таун», где вообще не смотрели, сколько тебе лет, главное чтобы были деньги.
И все же взрыв застал всех врасплох. Оба взрыва. Максин убило на месте — сумка с бомбой оказалась прямо у нее за спиной. Ее подругу, Джейн, они учились с Кейлин в одной школе и обеим только стукнуло по семнадцать, оглушила упавшая балка. Помещение стало рушиться, Марту не задело лишь чудом, ее как заговоренную выбросило из окна от взрывной волны, и она отделалась легкими ушибами.
Кейлин повезло меньше. Ее придавило бетонной плитой со второго этажа. Все что ниже пояса отрезал огромный кусок с арматурой, но Кейлин все еще дышала. Она еще долгие три часа лежала в здании разрушенного паба, пока рабочие и врачи пытались сделать хоть что-то. Она оглохла и ослепла от взрыва, так что все, что она ощущала все время, это как крепко, до боли Марта сжимала ее пальцы.
Они молились. Раз за разом, отмеряя последние секунды жизни Кейлин на «Отче наш» и «Аминь». Марта шептала слова в ее пыльную, окровавленную ладонь, Кейлин же беззвучно плакала, боясь разжать пальцы и остаться наедине с тьмой. Позвали католического священника, и там же он исповедал ее, думая, что девочка обеими ногами уже в могиле.
Когда рабочие отогнали Марту, она уже знала, что Кейлин ждет судьба куда хуже. Видения проносились перед внутренним взором, как лента фильма: долгая операция, ампутация обеих ног и тело, которое в итоге предаст ее. Ловушка захлопнется, но сначала жестоко даст ей надежду. Она переживет операцию, при которой ее ноги отрежут по бедра и соединят с огрызками от голени до стопы, развернув на триста шестьдесят градусов. Она переживет физиотерапию, вернется домой и будет какое-то время передвигаться только на коляске. Бабуля найдет ей протезы откуда-то из Германии, и она начнет ходить.
Она будет скучать по Марте, оставшись в доме одна, без друзей. Будет ездить с бабушкой Региной и бабушкой Эстер за продуктами на старом форде, а возле магазина смотреть на бегающих детей и занятых, спешащих взрослых. Кейлин будет бороться, изо дня в день, только чтобы снова потерпеть поражение. Сперва у нее задрожат руки, пока она будет есть. Затем ей станет тяжело ходить в протезах: она будет падать, оступаться, терять равновесие, и снова пересядет в кресло. С кресла она уже не встанет, а перейдет на постельный режим. Следом откажет речь. Она будет долго разговаривать по доске с буквами, пока врачи затаскают ее по рентгенам, МРТ и обследованиям. Вскоре у нее останутся под контролем лишь то, что выше шеи. Затем — только белки глаз и способность моргать и сглатывать. Последним откажет дыхание.