Глава 1
— Как он, Сергей Иваныч, шансы есть?
— Сложно сказать, все-таки хорошо его током долбануло. Как же они так готовили аппаратуру, дебилы…
— Так ведь говорят, что до этого и другие микрофон брали, и никого не шандарахнуло. А вот на Лозовом сработало.
— Ладно, будем погружать пенсионера эстрады в медикаментозную кому. Отек мозга нам тут совсем ни к чему. Оля, введи пациенту три кубика натрия оксибутирата… Ты что там все тычешь, в вену что ли попасть не можешь? Детский сад какой-то с этими интернами, все приходится делать самому… Дай сюда шприц. Вот так, теперь пусть спит, а мы займемся делами нашими насущными.
«Это они обо мне ведь говорят, — догадка медленно проплыла в угасающем мозгу. — Меня что, в искусственную кому погружают? А после выведения башка будет варить или стану овощем? Бл…, только этого не хватало. Господи, если ты есть, сделай так, чтобы я лучше умер, чем до конца дней пускал слюни с глупым выражением лица. Господи, сделай…»
— Штырь! Штырь, ты че? Блин, пацаны, че это с ним?
— Че-че… Не видишь, током долбануло. Спорим, спорим… Вот и доспорился, чудак. Неотложку надо бы вызвать, вроде еще дышит, глядишь, и откачают. Сява, ты самый шустрый, сгоняй до угла, набери с таксофона неотложку.
— Понял, Бугор, уже лечу.
Я медленно открыл глаза, и увидел на фоне вечернего заката три склонившихся над собой мальчишеских силуэта. За главного, наверное, этот, с лихо сдвинутой набекрень кепкой. Бугор, кажется. Кстати, странно они как все одеты, как в годы моего детства. Или даже раньше лет на десять, мода эдак 50-х годов прошлого века. Укороченные широкие штаны, бесформенные ботинки, на одном майка со шнуровкой и с поперечной спартаковской полоской, на другом — рубашка с закатанными рукавами, на третьем — куртка, как у героя Льва Перфилова, игравшего Шесть-на-Девять в фильме «Место встречи изменить нельзя». Во блин, и тюбетейка точно такая же!
— Опа, братва, а Штырь вроде как в себя пришел. Эй, Сява, вертайся взад. Штырь, ты как, говорить-то можешь?
Я ощутил весьма чувствительный шлепок по левой щеке, отчего мое сознание окончательно прояснилось.
— Встать помогите, — сиплю я, делая неуверенную попытку приподняться.
Мне помогли принять вертикальное положение, но еще несколько секунд я чувствовал вращение планеты вокруг своей оси. Впрочем, за это время успел окинуть взглядом свой прикид, оказавшийся таким же незамысловатым, как и у остальных парней. А росту теперь я был, судя по всему, такого же, как и они, разве что Бугор был повыше других двоих на голову. А вот подлетевший Сява, напротив, оказался самым мелким, росточком был мне до подбородка.
— Ну ты как, живой? — снова поинтересовался Бугор моим самочувствием.
— Терпимо… Че-то я не понял, что это на мне? Почему ты меня называешь Штырем? Где я вообще?!
— О, пацаны, Штыря-то, похоже, крепко шибануло. Ты хоть помнишь, как тебя зовут-то? В смысле, имя-фамилия?
— И как?
— Егор Мальцев, — вставил парнишка, прикинутый как Шесть-на-Девять.
Ничего себе, какой еще на хрен Егор Мальцев?! Я же Алексей Лозовой, 63 лет от роду, музыкант на излете карьеры, «сбитый летчик», одним словом. Которого шибануло током от микрофона, и которого же погрузили в искусственную кому. А тут я вижу себя в теле какого-то подростка, одетого по моде 50-летней давности как минимум. И зовут меня, оказывается, Егор Мальцев, по кличке Штырь.
— Я — Муха, то есть Витька Мухин, — между тем продолжил Шесть-на-Девять. — Это вот Дюша — в миру Андрюха Моисеев. Сява — Жека Путин, а Бугор — Юрка Крутиков.
— Путин?
Я не удержался и хмыкнул. Парни снова переглянулись, синхронно пожимая плечами. Однако нужно уточнить еще один момент.
— Ребята, а который сейчас год?
Теперь уже Сява хмыкнул, выразительно покрутив указательным пальцем у виска, за что тут же получил от Бугра подзатыльник.
— Ты это, Штырь, не ссы, все будет нормалек. Короче, щас 61-й год, Юра Гагарин почти два месяца назад в космос слетал. Уж это-то ты должен помнить.
— Гагарина помню, — пролепетал я, охреневая все больше и больше.
Так, так, так… Это что же такое получается?! Выходит, тело мое там, в 2016-м, в какой-нибудь реанимации, а сознание — вот в этом пацаненке, приблизительно 14 лет от роду, в 1961 году. Интересно, а где тогда сознание обладателя этого молодого организма? Может быть, мы поменялись телами? А ежели его душа отлетела в лучший мир, то мне что же, теперь так и придется таскать на себе эту оболочку? Хм, хотя, с другой стороны, оболочка вполне себе неплохая. Лучше той, что я оставил в будущем, моложе лет на пятьдесят.
— Ну че, память не вернулась? — участливо поинтересовался Бугор.
— Да так, частично… Вы еще скажите, сколько мне лет, где я живу, кто мои родители и где я учусь?
В следующие несколько минут на меня вылили целый ушат информации. Выяснилось, что сегодня воскресенье, 4 июня, и всего три недели назад Егору — то есть уже мне — стукнуло 15 лет. То есть родился я 10 мая — аккурат после Дня Победы и через год после нашей виктории в Великой Отечественной войне. У меня имелась старшая сестра, Катя Мальцева, которая только что перевелась на третий курс Московского государственного педагогического института имени Ленина. Я же сам в этом году закончил восьмилетку, и собирался поступать в железнодорожное училище на помощника машиниста паровоза.
Отца у меня, как мне объяснили, не было, Дмитрий Анатольевич Мальцев сгинул в 51-м на Колыме. По словам парней, батя двинул парторгу завода в рыло, когда эта тыловая крыса моего отца-фронтовика лишила премии, переписав новаторское изобретение на своего племянника. Парторг тут же накатал жалобу на применение грубой физической силы по отношению к честному работнику тыла, и родителя замели по 58-й статье УК РСФСР. В 55-м батю посмертно оправдали, но на маму и нас с сестрой по-прежнему косились некоторые особи, в том числе одна тетка из коммуналки.
Так что мать воспитывала меня и сестру практически в одиночку, если не считать бабушку и деда — родители отца жили в паре кварталов от нашего дома. Ее же предки обитали в Казахстане, и видели они меня только один раз, выбравшись в Москву в конце 40-х, когда я еще пешком под стол ходил. Маму звали Алевтиной Васильевной, и она работала медсестрой в Боткинской больнице. Дежурила по две смены, как добавил Дюша, чтобы прокормить меня и старшую сестру, получавшую в своем вузе весьма скромную стипендию.
А если я поступлю в училище, то еще одним стипендиатом в нашей семье станет больше. Главное — не косячить в учебе и поведении, что с моими наклонностями, как я понял, вполне могло иметь место быть, поскольку законный обладатель сего организма уже состоял на учете в Комиссии по делам несовершеннолетних. Впрочем, как и все мои нынешние соратники, за исключением Дюши. Тот посещал музыкальную школу по классу фортепиано и являлся сыном вполне приличных и обеспеченных родителей: папа — профессор-филолог, мама — директор 10-летней общеобразовательной школы. И пару залетов отпрыска по хулиганке им удавалось как-то разрулить, задействуя известные им рычаги.
В общем, как я понял, компания подобралась та еще. Верховодил в ней 16-летний первокурсник технического училища, будущий слесарь с погонялом Бугор, которому за следующий косяк светила «малолетка» — так ему доходчиво объяснили в Комиссии ПДН. У Бугра батя чалился по уголовной статье, мать пьянствовала, а два младших брата росли практически сами по себе, как сорняки в поле, хотя Бугор, как выяснилось позднее, все же старался принимать какое-то участие в их воспитании, раз уж на мать надежды не было никакой.
Но воспитание это было своеобразным. Для Крутикова мечтой было попасть на зону, его прельщала блатная романтика, в таком же духе он воспитывал и братьев, которые нередко увивались за старшими пацанами. Так что вырастут, похоже, такими же оболтусами, что и старший брат.
Оставались еще Витька Мухин — он же Муха, и Жека (Сява) Путин. Муха был моим одноклассником и соседом по коммуналке, тоже собирался поступать в «железку» и считался своего рода заместителем Бугра, негласным парторгом, если придерживаться коммунистической идеологии. Только тут идеология была несколько другая, приблатненная. Ну а Сява был младше меня на год, но всячески хотел казаться старше как по возрасту, так и по поведению. Похвалился, что наравне с нами вовсю курил папиросы и пил крымский портвейн.