— Устал?
— Нет!
— Смотри, как устанешь, — скажешь!
— Ладно!
Откуда-то из-за вороха зерна вывернулся Арик. Увидел меня, крикнул:
— Иван приехал! Пошли мешки грузить!..
Я повернулся к Паше и крикнул:
— Замени!
Разгоряченная, она подошла и, не говоря ни слова, перехватила ручку своими смуглыми, поблескивающими застаревшей бронзой руками. Я сказал ей:
— Пойду грузить!
Я мог бы и не говорить ей этого, но почему-то сказал, почему-то обязан был сказать и смутился. Почему смутился, и сам не знаю.
— Иди, иди, — крикнула Паша, не переставая вращать ручку, и терновые глаза ее поблескивали смущенно и радостно.
Мы направились с Ариком к подводе.
— Чем занимался, где Валька? — спросил я его.
— Рожь перелопачиваем, — с каким-то удовольствием и даже со вкусом ответил Арик новыми для него и для меня словами. — Греется.
— Как, греется? — не понял я.
— Ну, как… — немного растерялся Арик. — Влажное… слежалось, вот и греется. Мы его на новое место перебрасываем… деревянными лопатами.
Рядом с Иваном стоял дед Егор и что-то доказывал. Иван смущенно похлестывал кнутиком по голенищу сапога, оправдывался.
— …нешто не понимаешь? — говорил Дед Егор. — Тута недалеко, а ты два часа проваландался… Эх, едри твою корень! А?.. Где бригадир?
— Не знаю.
— А почему от комбайнов еще не подвозят?.. Н-ну, хозява, едри твою корень! Солнышко вон, глянь, припекать стало, а ты одну подводу только справил… А?
Увидев нас, Иван направился к мешкам. Дед Егор потоптался, видимо, не зная, куда направиться, и вдруг с остервенением, не свойственным такому старому человеку, плюнул:
— Тьфу, едри твою корень!
— Чего это он? — спросил я Ивана.
— Ругается, что долго ездил… А я виноват? Приехал, а кладовщика нет, амбар на замке… Пока нашел его, сгрузили да взвесили, время и прошло…
— А где остальные подводы?
— Сейчас будут… Ну, берись, раз-два, взяли!
Не успели мы загрузить последнюю телегу, как на ток въехала старенькая запыленная полуторка. Из кабины вылез Гаврилов. Не сходя с подножки машины, медлительным взглядом осмотрел ток и, увидев меня, дернул рыженьким усиком.
— Чего стоишь? — крикнул он. — Бери лопату и полезай сгружать, аль не видишь?
Я не ответил, выдернул из вороха зерна деревянную лопату и полез в кузов.
— Задний борт сперва открой, р-работничек — злобно остановил меня Гаврилов.
Я посмотрел на него и не сдержался, забыв о предупреждении тети Ени:
— А ты чего стоишь? Открыть не можешь?
— Кому сказано! — заорал Гаврилов. — Молоко еще не просохло — меня учить!..
Что было бы дальше, если не шофер, — не знаю. С другой стороны кабины хлопнула дверца, и паренек моих лет, измазанный машинным маслом, курносый, с большими оттопыренными ушами и в комбинезоне не по росту, легко соскочил с подножки, обошел машину и открыл задний борт. Зерно с шуршанием, поднимая терпкую, настоянную на полыни, пыль, посыпалось на землю. Не глядя на Гаврилова, я спросил паренька:
— От комбайнов?
Бойкими серыми глазами мальчишка посмотрел на меня, дернул зачем-то плечом и независимо, видимо, подражая кому-то из взрослых, ответил:
— Откуда же еще?
— А почему так долго не подвозил?
В разговор вмешался Гаврилов. Он все еще стоял на подножке и смотрел, оглядывая ток и работавших на нем людей.
— Тебе какое дело? Откуда тебе знать, скоро или долго?
— Дедушка Егор сказал, — повернувшись к бригадиру, ответил я.
У Гаврилова опять задергался, рыжий усишко.
— Старая калоша… Ну, доберусь я до него!.. Хватит стоять, сгружай…
А мальчишка-шофер, засунув тонкие, тоже перепачканные черным маслом, руки в глубоченные карманы комбинезона, словно не слыша, что говорит Гаврилов ответил:
— Карбюратор у этой попрыгушки засорился… Пока прочистил, то да се, а время и потерял… Ну, ты давай сгружай, а то комбайны ждать будут.
Утопая выше щиколотки в зерне, я стал сбрасывать его на ворох. Зерно ласково шуршало, тускло блестело на солнце, горькая полынная пыль забивала нос.
— Быстрей, быстрей, — подгонял Гаврилов. — Шевелись!
Честно признаюсь, мне хотелось огреть его лопатой, чтобы он не мешал, но то ликование, которое я испытывал, работая у веялки, вновь запело во мне, и я перестал обращать внимание на бригадира. «Черт с ним, пусть потешится, — думал я, гребя из-под своих ног зерно. — Какое мне дело до него? Я приехал работать и буду работать так, как нужно…»