Комбайн тронулся, и я вновь взялся за отполированную ручку тройчаток…
29
В это утро наш тракторист Сергей Петрович Коршунов явился чисто выбритым и веселым. Глаза у него были по-прежнему воспаленными, худое лицо — бледным, какого-то землисто-серого цвета. Но он, подозвав Сашку, вдруг пошутил:
— Смотри, летит!
Сашка посмотрел вверх, приоткрыв свой большой рот.
— Кто?
Сергей Петрович нахлобучил ему на глаза фуражку и, улыбнувшись только одними губами, сказал:
— Муха… Сейчас тебе в пасть залетит…
Сашка ошарашенно похлопал мутными бледно-зелеными глазами и, глядя вслед удалявшемуся трактористу, произнес:
— Вот дае-ет…
Потом Сашка рассказал мне, что Сергей Петрович считается лучшим трактористом в районе, никто не знает трактора так, как он. Когда началась война, Сергей Петрович хотел добровольцем пойти, на фронт — не взяли по состоянию здоровья.
— А что у него? — спросил я.
Сашка посмотрел по сторонам и зашептал мне прямо в ухо:
— Врачи говорят — рак желудка, а Сергей Петрович не верит… Говорит, пройдет… А мы что, не видим разве, как он мучается? — И добавил с уважительным восхищением: — Вот человек!.. Понял?
Подошла Любаша, обняла нас своими, сильными руками и весело сказала:
— Ну, дорогие мои мальчишки, поднажмем? Гектаров двадцать осталось. Если поднажмем, то сегодня закончим… Как смотрите?
Сашка с готовностью ответил:
— Поднажмем… Пора и кончать — вот-вот дождь посыплет…
Тучи как будто опустились еще ниже. Пахло сыростью. Ветер бил порывами — холодный, пронизывающий. Степь еще больше посерела, помрачнела и своей неуютностью наводила тоску. По всему чувствовалось, что дождь сегодня обязательно пойдет — обложной, многодневный, и тогда все работы в поле приостановятся.
— Пошли, — скомандовала Любаша и направилась к комбайну.
В этот день мы работали без остановок. Гришкина попрыгушка не «барахлила» — бегала быстро, будто понимала, что для поломок сейчас нет времени. Круг за кругом ходил наш комбайн по пшеничному полю, и мы с одного его края уже видели другой — длинная колосящаяся лента хлебов все суживалась и суживалась.
Толстым держаком вил-тройчаток я набил себе на ладонях мозоли, одну из них сорвал, и рука теперь невыносимо болела. Я приспосабливался держать вилы и так и сяк, но ничего не получалось — ранка все равно касалась ручки, и мне казалось, что я держусь этой рукой за раскаленный железный прут. Мне хотелось попросить Любашу остановить комбайн, сказать, что я не могу больше орудовать вилами, но вспоминал о Сергее Петровиче и, стиснув зубы, продолжал работать.
В обеденный перерыв Любаша заметила, что я посматриваю на ладонь, и сказала:
— А ну покажи, парень, что у тебя там?
Я протянул ладонь. Любаша всплеснула своими полными руками:
— Да чего же ты молчал? Разве с этим шутят? Ведь без руки можешь остаться!
Она принесла кружку с водой, промыла мне ранку, уже покрасневшую и припухшую по краям, и отыскала где-то чистую тряпочку.
— Давай перевяжу… И вот еще что: без рукавиц больше не работай.
— У меня их нет.
— Мои возьми… — И вздохнула: — Эх, молодо-зелено, ничего-то вы, мальчишки, не понимаете…
Работать в рукавицах стало лучше — не так болит рука, но неудобно: ручка скользит, вырывается, и вилы как будто стали тяжелее.
И вот последняя загонка. Я смотрю на Сашку, он нахально подмаргивает мне, словно хочет сказать: «Наша взяла!» — и щерит в улыбке рот. И вдруг комбайн остановился.
— Что случилось? — кричит Сашка.
Я пожимаю плечами и смотрю на Любашу.
— С трактором что-то, — отвечает она и показывает рукой вперед.
Трактор стоит, но Сергея Петровича не видно. Любаша торопливо спускается по лесенке, мы — за ней.
В кабине, откинувшись на сиденье, сидит Сергей Петрович. Лицо у него перекошено, на лбу выступили крупные капли пота, из груди вырывается хриплое дыхание.
— Сережа, милый, что с тобой? — трясет Любаша тракториста за плечо. — Чего же ты молчишь? Сережа, ты слышишь меня?
Сергей Петрович не отвечает. Он начинает клониться на бок и вот-вот упадет. Любаша подхватывает безвольное тело, кладет голову Сергея Петровича себе на плечо и зачем-то дует, ему в лицо.
— Сергей, Сергей, — повторяет она и растерянными добрыми глазами, полными слез, смотрит на нас. — Ребятки, что же делать, он без памяти… К врачу его надо…