— Сейчас Гришка должен подъехать, — говорю я.
— Когда же он подъедет? Сережа, Сережа, ты слышишь меня?
И тогда я предлагаю:
— Может, на ток сбегать?
У Любаши по запыленным щекам текут слезы, оставляя после себя черные мокрые бороздки.
— Бежи, милый, бежи скорей…
Я сбросил куртку и побежал.
Никогда раньше я не бегал так быстро. У меня словно крылья выросли, словно сил прибавилось вдвое. Сначала, правда, я запыхался, а потом как-то вошел в ритм и пошел, пошел… У меня была только одна мысль: спасти Сергея Петровича, найти Гришку… Я не знал, что Сергею Петровичу уже ничего не поможет, и поэтому нажимал и нажимал, чувствуя, как стремительно летит время…
На полпути к полевому стану я увидел угольно-черного рысака председателя. Бежал он быстрой стелющейся иноходью, выбрасывая вперед свои длинные сильные ноги. В бричке сидели Николай Иванович и Тася.
— Стойте! — закричал я и поднял вверх руки.
— Что случилось? — натягивая вожжи и останавливая разбежавшегося рысака, спросил председатель.
Я задыхался, не мог говорить.
— Там… Там…
— Отдышись, — посоветовал председатель. — Ишь, запалился…
— Там с Сергеем Петровичем плохо, — наконец выдавил я из себя. — Скорей нужно…
— Садись! — вдруг побледнев, крикнул мне председатель, и когда я взобрался в таратайку, он гаркнул: — Беркут, пошел!
Беркут заплясал на месте, словно растерялся и не знал, с какой ноги начать свой бег, потом рванул, и ветер запел, загудел у нас в ушах…
Я сидел в ногах у Таси и не смотрел на нее, хотя за эти три дня, не встречаясь с нею, соскучился по девушке. Мне невыносимо хотелось посмотреть ей в лицо, сказать что-нибудь такое, что понравилось бы ей, но почему-то было стыдно, неудобно сделать это. Она положила свою руку мне на плечо, я хотел сбросить ее и не сбросил…
— Что он говорит, Сергей Петрович? — спросил Николай Иванович, наклоняясь ко мне и в то же время косясь на дорогу.
— Ничего не говорит, он без сознания…
— Та-ак, — будто принимая какое-то решение, пробасил председатель, а я почему-то отважился и посмотрел на Тасю. Ее ясные серо-зеленые глаза смотрели на меня прямо и холодно. В них ничего не было — ни взволнованности, ни даже искорки усмешки. И тогда я понял, что ехала она ко мне просто по обязанности, что ничего особого для нее я не представляю. Да и почему, собственно, должен представлять? Таких мальчишек и девчонок, за которыми она должна присматривать, у нее двадцать восемь. Я вдруг сразу почувствовал пронизывающий ветер, пробивающий мою старенькую, застиранную мамиными руками рубашку, почувствовал, как я устал и как болит моя рука…
Сергея Петровича мы осторожно уложили в бричку и смотрели вслед ей до тех пор, пока она не скрылась с глаз. Тася осталась с нами, и я чувствовал, что она не знает, что сказать, как держать себя. Наконец она заметила мою перевязанную ладонь.
— Ты повредил руку? — спросила она, и в голосе у нее что-то дрогнуло.
— Так, пустяки, — буркнул я, не глядя на нее, и спросил Любашу: — Что будем делать?
Любаша вздохнула и ответила:
— Будем заканчивать. Я трактор поведу, а Саша у штурвала встанет…
— А я? — спросила Тася.
— Со мной в кабину сядешь. Гришка приедет, отправишься с ним. Договорились?
Дождь, холодный и крупный, пошел уже в сумерки, когда мы привели комбайн на ток. Женщины, громко перекликаясь, накрывали зерно брезентом. Тут же вертелся и дед Егор в своей овчинной шапке, заплатанном шубнячке, но уже в больших кирзовых сапогах.
— Что я говорил, едри твою корень, а? — суетливо жестикулируя правой рукой, выкрикивал он. — Пошел дождь-то, пошел. Теперя дня на три зарядит.
Его никто не слушал, а он все говорил и говорил, будто радовался, что его предсказание сбылось.
— Закончила? — проходя мимо, спросила Паша Травкина, и черные дегтярные глаза ее брызнули искорками из-за густых ресниц. — Поздравляю!
Подбежали Валька Шпик и Арик.
— Все скосили? — спросил Валька.
— Шабаш, — ответил я.
— Значит, опять вместе? — спросил Арик, и в голосе его звучала радость.
— Вместе.
— Красотища! — воскликнул Валька. — Пошли зерно укрывать.
30
За маленьким подслеповатым окошком, скупо пропускающим свет в комнату, шуршит и шуршит серый осенний дождь. Иногда он прекращает свое размеренное и однообразное шуршание, и тогда слышно, как где-то звонко цокают дождевые капли — тоже равномерно и скучно. Потом набежит следующая, разбухшая от влаги темно-грязная туча, и дождь начинает шуршать опять.