Мама часто заморгала своими большими синими глазами. По ее худеньким щекам покатились слезы.
— Сам-то поехал, было, на базар за одежонкой ему, да…
Я дернул ее за полу. Пусть учителя не знают, что отец пропил деньги.
Мама замолчала, вытирая кончиком платка слезы. Учитель видал, как я дернул ее за полу шубенки.
— Н-да-с, — задумчиво сказал он, — тут, разумеется, и возраст его играет большую роль. Ведь ему уже пора учиться в четвертом классе. Но способности у него тоже большие, весьма большие! Если ты и дальше будешь дома так же прилежно заниматься, то будущей осенью мы тебя посадим сразу в третий, а может быть, даже в четвертый класс, — сказал он мне. — А вы, голубушка, будьте добры за лето обеспечить его одеждой, обувью! — повысил учитель голос на маму. — Куда это годится?! Берете ребенка на воспитание, а сами не можете его в школу снарядить.
Учительница дала мне грамматику, задачник. Рассказала, как надо самому заниматься.
Когда мы вернулись домой, Андрюшка все еще спал. Пришлось мне будить его.
Одеваясь, он громко сопел со сна, потом спокойно сказал:
— Сейчас меня вздуют.
— Кто?
— Сельские ребятишки. Они не любят нас. Как увидят, кричат: «Бей приютских!» — и давай бока мять. Сюда шел — на меня попенок со своей оравой набросились. Ладно дяденька один заступился. Тогда они вдогонку мне начали горланить: «Эй, приютник гололобый, не ходи нашей дорогой! Ходи барской да татарской!» Хоть мы теперь и не живем в барской усадьбе, и бритые головы у нас давно уж обросли, а они все одно: «гололобый», «барской»… Ежели никто не заступится, то теперь они меня, как пить дать, отбуздыкают.
Отец пошел провожать его. Больше Андрюшка к нам не приходил.
5
Ох, и злилась зима под конец. Уже больно неохота ей было уходить. Целую неделю выла в трубе, свистала под окном, стучала сенной дверью.
Отец прямо измучился весь, похудел. Он то начнет ходить по избе, то на дверь уставится, будто ждет кого. А когда вьюга чересчур жалобно застонет, он схватится за голову руками и упадет на кровать вниз лицом.
Ночью ветер сразу утих. На другой день ярко засветило солнышко. Потом с крыши весело зазвенела капель, дружно начал таять снег, зажурчали ручейки.
Через неделю бугор перед нашей избой уже просох, по нему важно прохаживался исхудавший за зиму грач.
Мне надоело сидеть дома. На дворе было так хорошо! Ласково грело солнышко, весело чирикали птички, от земли шел теплый пар.
Отца с матерью дома не было, и я решил немножко побегать по бугорку. Выскочил разутый, раздетый, без шапки на улицу и ну бегать по бугру! Прыгал, вертелся волчком, приседал, становился на руки… Смеялся, кричал, пел!..
— Весна-красна!.. Хо-хо-о-о-о!.. Птички-певички! Ха-ха-а-а-а!..
В избу вернулся, когда совсем уморился. Потом мне что-то стало зябко. Я залез на печку. К вечеру у меня разболелась голова.
— Петя, айда ужинать, — зовет мама.
— Не хочу.
— Как это не хочешь? — удивился отец. — Ну-ка, слезай скорее, мать тыкву напарила, ты любишь ее.
— У меня голова болит.
— С чего бы это? Уж не угорел ли ты? — забеспокоилась мама.
— Нет, я разутый на улицу бегал.
— Батюшки-светы, да ведь ты простудился!..
Она приложила свою ладонь к моему лбу.
— Голова-то горит вся, как в огне!.. То-то у меня под вечер сердце все ныло. Чуяло беду. Проша, сходи к Варваре-знахарке, может, питья какого даст. Как бы не расхворался наш Петенька. Господи, спаси и помилуй его.
Но господь не помиловал меня, я тяжело заболел.
Ночью у меня начался жар. Я метался, стонал, просил пить, а что дальше было — ничего не помню…
Три дня я был в бреду. Мама день и ночь не отходила от меня. Плакала, молилась. Знахаркино питье не помогало, и тятя поехал верхом в волость к фельдшеру. Было половодье. Овраги и реки вышли из берегов, но тятя все-таки привез мне лекарства. Как он доехал, никто не знает. Это мне все потом мама рассказала. Сам я только на четвертый день пришел в себя. Жар спал, но я очень ослаб, еще целую неделю не вставал.
— Ну, и напугал ты нас с матерью, — вздыхал тятя и гладил меня шершавой ладонью по лицу. — Завтра я уеду в поле с ночевкой, сев начинается. А ты поправляйся скорее.
Когда я слез с печки и посмотрел в окно, на улице уже зеленела травка, на деревьях распустились листочки.
— Миленький, похудел-то как, — качала головой мама. На глазах у нее навернулись слезы, — теперь ешь больше. Отец наказывал тебя сливками поить, яйцами да молоком кормить.
Сперва я ел мало, неохотно, но день ото дня мне становилось все лучше, я стал выходить во двор, начал уписывать все, что мама подавала на стол. И вскоре совсем поправился.