— Погодка-то стоит — благодать, — протяжно сказал он.
— Погода — надо бы лучше, да некуда, — согласился хозяин, — хлеба хорошо тянутся вверх, и трава по пояс выдула. Сенокос-то когда думаешь начинать?
— Как все, после троицы, — ответил гость. Потом кашлянул в кулак, спросил: — Ты знаешь, пошто я к тебе пришел?
— Скажи, сделай милость.
— Парнишка твой пакостит.
Колька, привязывая крючок на леску, покосился под навес, а мы с Васькой переглянулись.
— Взял да капусту у меня подергал. Бабы трудились, сажали, а он все до последнего корешка решил.
Дядя Никита нахмурил густые брови.
— Колька, поди сюда! — строго позвал сына.
Тот отложил удочку, подошел к отцу.
— Ты у Тараса Нилыча капусту дергал?
— Дергал.
— Зачем?
— А он зачем?! — запальчиво начал было Колька.
— Цыц, сукин сын! — рявкнул отец. Вскочил на ноги, снял с бороньего зуба поперешник и ну пороть сына.
Колька даже ни разу не крикнул. Он очень терпеливый, Тарас Нилыч вступился за него.
— Полно тебе, Никита Силантьевич! Пошто так мальчонку истязаешь? Нешто, он виноват?
Дядя Никита отпустил Колькину руку.
— А кто же виноват?
— Егорка виной всему, он их наущает. Ты покалякай с ним, а то совсем испортит тебе парнишку… Нынче капусту подергал, а завтра гляди кого-нибудь ножом в бок пырнет!
Колька подошел к нам. На глазах у него выступили слезы.
— Больно? — посочувствовал ему Васька.
— Щекотно, — огрызнулся Колька и ушел в избу.
А Тарас Нилыч все наговаривал дяде Никите.
— И зачем Егорка среди людей смуту сеет? Все мы православные, под одной властью находимся и должны жить в мире да согласии. А он Митьку с дружками на Фомку с товарищами натравляет, твоего парнишку — на сынишку отца Никодима… Вражда идет на селе и между парнями и между отроками. Потолкуй с ним, пока не поздно. А то большой беды можешь нажить. Ну, прощай. Дела ждут.
Он ушел. Дядя Никита, надев картуз, тоже хлопнул калиткой.
— Должно, к дяде Егору пошел. Наверно, ругаться будут, а может, драться сцепятся, — шепнул мне Васька, — айда посмотрим.
Он побежал к задней калитке, я за ним.
Мы миновали несколько огородов и очутились у невысокого плетня.
— Садись и гляди, — шепнул Васька.
Дядя Егор жил не богаче нас. Саманная избенка под соломенной крышей, плетнем огорожен двор. Я еще ни разу не видел дядю Егора. Сейчас он на дворе обтесывал топором жердь и вполголоса напевал басом:
— Эх, и басище у него! — восторженно прошептал мне в ухо Васька.
Продолжал мурлыкать себе под нос дядя Егор. Прищурив один глаз, проверил: ровно ли обтесал.
Он высоченного роста, длиннющие усы прокопчены табачным дымом. Примерил жердь, хороша ли будет наклеска к рыдвану.
— Коротковата малость, — почесал он в затылке и опять запел:
Тут во двор вошел мрачный дядя Никита.
— Ну, вылитый цыган, — хихикнул Васька.
— Слушай, Егор, ты мне парнишку не порть! — сразу начал дядя Никита.
— А чем я его порчу? — удивился дядя Егор.
— Рассказываешь ему всякие сказки, а он, черт знает, что бедокурит!
— Ска-азки? Это какие же сказки я ему рассказываю?! — загремел басом дядя Егор. — Может, те, как с тобой две недели по деникинским тылам скитались, или как у казаков из-под носа раненого командира эскадрона увезли? А может, то сказкой назовешь, когда мы в разведке в замке пана в засаду к полякам попали?
— Но ты послушай, чего он вытворяет! — начал горячиться дядя Никита. — У монашки намедни трубу заткнул. Затопила баба утром печку и чуть было дымом не задохнулась! У Тараса Нилыча всю капусту подергал. Это как?!
Они стояли друг против друга: один высокий, костлявый, другой — низкий, кряжистый.
— Сейчас тузиться начнут, — дрожал от волнения Васька.
— А ты знаешь, что эта ведьма-монашка совсем замучила сироту?! Знаешь, что этот мироед Тарас работника в кровь избил?! — басил дядя Егор пуще прежнего. — Трубу затыкать или капусту дергать — это озорство, согласен. Но парнишка сделал это в отместку. Он больше не знает, как помочь обиженным. А родной отец вместо того, чтобы разъяснить ему все, готов шкуру с него спустить! Эх ты, конармеец… Поглядел бы сейчас командир полка, каким стал его лихой разведчик Никита Казаков, со стыда бы сгорел! — махнул рукой дядя Егор.