— Чего ты пристал к парнишке?! — метнулась от печки испуганная насмерть Груня.
— Цыц, баба! — Прошка поднялся с лавки и сильно толкнул жену в грудь. Она стукнулась спиной о голландку.
Я схватил с кухонного столика первое, что попалось под руку, и замахнулся на Прошку.
— Не тронь маму, забулдыга!.. Голову разобью!
Прошка сразу съежился, растопырил передо мной пальцы и жалобно застонал.
— Ыай, ыай!..
Потом быстро закрыл лицо руками, упал на лавку и громко, с привизгом, заплакал.
Груня бросилась к нему.
— Прошенька, что с тобой? Милый мой, ну не плачь, не плачь…
Она села рядом с ним, прижала к себе его взлохмаченную голову, а он, как маленький, уткнулся ей в грудь лицом и все всхлипывал, всхлипывал.
Тут я увидел, что в руке у меня здоровенная скалка. Я бросил ее на стол и полез на печку.
— Ложись, усни, и все пройдет, — уговаривала Груня мужа и ласково гладила его по голове. Потом стащила с него сапоги, уложила на кровать и укрыла дерюгой.
Сама села рядом, немножко побаюкала рукой, и он уснул. После этого Груня залезла ко мне на печку.
— Зачем же ты со скалкой на отца-то полез? — спросила с упреком. — Не гоже на старших кидаться.
— А он зачем тебя бьет?
— Да он и не бил. Толкнул легонько — только и всего. Другие мужики нешто так бьют своих баб под пьяную-то руку!
— Уйду я от вас.
Груня тихонько вскрикнула.
— Как уйдешь? Куда уйдешь?!
— Куда глаза глядят.
— Миленький, опомнись!.. А как же я буду без тебя? Ведь меня тоска загложет… — она закрыла лицо руками и заплакала.
Мне стало до слез жалко Груню, и я решил остаться у них.
— А чего он такой пьяница?
Груня, всхлипывая, вытирая ладонями глаза, быстро заговорила:
— Не пьяница он вовсе… В рот ее не брал… Послушай-ка, что я тебе расскажу. Оба мы с ним сироты, с малых лет у чужих людей животы надрывали. У него и отец всю жизнь на Тараса Нилыча спину гнул, а мой батюшка в германскую войну погиб, матушка в голодный год умерла. Мы с ним обвенчались в двадцать втором году. У меня хоть вот эта хибарка была, а у него ни кола, ни двора. При Советской власти стали и бедноте землю нарезать, а что проку в земле-то, если ее нечем обрабатывать? И порешили мы с ним своим хозяйством обзавестись. Уж больно горька она, бедность-то. До пьянки ли ему было, когда только и думы, как бы лишнюю копейку заработать. Сперва курочками обзавелись, потом ягненочка купили, а через год и теленочка во двор привели. Но без лошади все одно землю не обработаешь. Скребками только под огород взроешь, а на лошадь, ой, как много надо денег копить! Может, и до сей поры мы были бы безлошадными, да спасибо Тарас Нилыч меринка нам прошлым летом в рассрочку продал. Тут уж мы вольно вздохнули. А зимой возьми и случись беда.
— Какая?
— Вот слушай. Как-то раз после крещения так завьюжило, что не приведи бог никому доброму в такой буран быть в дороге. В тот день у нас большевик пропал.
— Куда пропал?
— Никто, милый, не знает. Поехал за товаром для казенной лавки да и не вернулся. Лошадь пришла, а его нет. Заплутался, должно быть, и замерз где-нибудь. А Проша-то в ту пору на ту сторону ходил. Назад шел через огороды — да и сбился с пути. Допоздна проплутал. Вечером пришел домой — лица на нем нет, испугался шибко. Легли спать, а его так и бьет всего. С той поры у него и началось. Как поднимется метель, он места себе не находит. А один раз взял да и напился до беспамятства. Потом все лето капли в рот не брал, думала: прошло с ним. Ан, вот опять приключилось и в то самое время, когда тебе за одежонкой поехал. Теперь мы без копейки остались, не на что тебя одеть.
Она опять заплакала.
— Не плачь: проживу зиму без одежды. Ведь, не на холоде — в тепле. Мне только в школу очень хочется.
— Пойдешь, на лето обязательно пойдешь, — сказала Груня, вытирая слезы и шмыгая носом, — у нас учитель не принимает маленьких в школу, они-де бестолковые, пусть станут посмышленее. В первый класс берет, кому сравняется девять, а то и десять годков, а тебе не больше одиннадцати. Давай на Рождество именины справим. Будем считать, что тебе исполнится одиннадцать годков, двенадцатый наступит. А то как же без дня рождения?
Я согласился: одиннадцать — так одиннадцать.
Ведь у всех есть день рождения, а я что, хуже других?
— Когда Рождество-то будет?
— Скоро.
— А тебе сколько лет?
Груня зарумянилась, застеснялась, улыбнулась. Потом вздохнула:
— Я уже скоро старухой стану. Мне десятого августа двадцать семь годиков сравнялось.
— Ну, уж и старуха!..
Груня тихонько засмеялась.
— Глупенький, спи.
— А ему сколько лет?
— Проше в марте будет ровно тридцать. Ну, закрывай глаза, сейчас огонь тушить буду.
Она слезла с печки, подошла к столу и сильно дунула в решетку лампешки. В избе все сразу почернело.