Я так долго держала это в себе, те самые откровения, разрывающие мою душу и сердце на части. На сотни, тысячи и бесконечное число частей, которое не счесть, словно звезд на темном июльском небосводе близ Лондона. Помнишь, мы лежали на мягкой, чуть влажной траве, держась за руки, и я пыталась сосчитать всех мерцающих светлячков? А ты смеялся и говорил, что они давно исчезли, и их свет только дошел до Земли. Я и представить себе не могла, какой им удалось проделать путь. Путь длиною в жизнь — долгую и одинокую, путь длиною в столетия.
В те ночи я любила тебя так сильно, что задыхалась. Ты был моим светом, моим спасением, моей жизнью, моей вселенной. Ты был моей любовью. Когда ты был рядом, я, не склонная к религии, начинала верить в Бога. Ты был моим Богом. Мысленно я возносила твое существование, я умирала от твоих прикосновений, я возрождалась от твоих поцелуев. Ты и только ты умел прикасаться ко мне так, что я вся дрожала и покрывалась предателями-мурашками — самыми честными спутниками. Ты и только ты смотрел на меня так, будто я что-то значу. А я считала тебя самым прекрасным творением, созданным этим миром. Ты был совершенным. В те мгновения ты был моим и принадлежал только мне, я это чувствовала.
Я никогда не говорила тебе, что чувствую и думаю, и уже никогда не скажу. Ты был самым родным, ты был частью меня — настолько весомой, что я так и не научилась жить без тебя. И самое страшное, что я все еще жду тебя, хотя знаю, что твое появление на моем пороге настолько невозможно, что сердце душит бесконечное отчаяние и боль, казалось бы, несоразмерная с волочением моего жалкого существования. Я бесцельно бреду сквозь время и с извращенным удовольствием жду того сладкого мгновения, когда вновь смогу увидеть твой силуэт.
Я помню тебя самоуверенным нескладным мальчишкой, вечно лохматым и кривящим губы в усмешке. Я помню, как ненавидела тебя всеми фибрами своей непокорной души. Меня раздражал один лишь вид тебя, твой ломающийся голос, твой громкий смех и сверкающие азартом глаза. Меня раздражало одно лишь упоминание о тебе, а ты как назло был везде. Тебя было слишком много. Вы — ты и Блэк — всегда были в центре событий, с самого первого курса доводя до нервного срыва всех преподавателей, вы всегда были вместе, и, казалось, ничто на свете не может вас разлучить, и поэтому через года мне было странно осознавать, что теперь вы порознь — что-то целое и постоянное разломилось и сломалось так, что не поможет даже «репаро».
Я сходила с ума от ярости, если твой взор обращался ко мне, и твои речи и шутки были адресованы мне. Мое нутро пылало от гнева и желания вцепиться зубами в твое горло, а тебя это забавляло. Ты снова громко смеялся, переглядывался с Блэком и кривил губы в кривой усмешке. Доставалось всем вокруг, ты никого не мог оставить без своего величественного внимания, считая своим долгом заявить во всеуслышание о своей важной персоне с непомерно раздутым эго, которому могла составить конкуренцию лишь королевская мания величия Сириуса Блэка.
А на четвертом курсе все твое внимание централизовалось на рыжеволосой умнице, прекрасному цветку и украшению Гриффиндора — несравненной волшебнице Лили Эванс. Твои выходки по привлечению ее внимания имели успех для всех, но не для нее, и я чертовски ее понимала, тихонько радуясь, что твой выбор не пал на меня. Но разве мог этот ужасный мальчишка с угольно-черными волосами посмотреть на нескладного утенка, который только вошел в период созревания, чье лицо было усыпано прыщами? Кожа Лили Эванс всегда была чистой, а волосы искрились живым пламенем. Она всегда была красавицей, а мне же пришлось потрудиться, чтобы стать той, кем я стала.
Лили Эванс стала твоей одержимостью и твоим безумием. Я презирала тебя за идиотские выходки и показушные выступления, еще даже не осознавая, как сильно завидовала ей — этому идеальному прекрасному цветку, что поселился в твоем сердце, лишая рассудка окончательно и бесповоротно.
Я всегда неосознанно наблюдала за тобой, а позже — неосознанно искала взглядом в толпе. Из несносного угловатого мальчишки ты так незаметно превратился в красивого юношу. На шестом курсе, увидев тебя в поезде, я не поверила своим глазам. Высокий и подтянутый, так яро демонстрирующий свои мышцы, но все такой же лохматый, все также задорно оглядывающий окружающих — ты смешно поправил очки на переносице и, увидев меня, запустил длинные пальцы в волосы, еще сильнее ероша их. Ты всегда считал, что это выглядит нереально круто и еще более сексуально. Я же всегда смеялась и называла тебя кретином, в тайне умирая от каждого твоего резкого движения.
— О, Колючка, как лето? Гляжу, сиськи выросли? — насмешливо крикнул он под одобрительный и лающий смех Блэка.
— А у тебя, я погляжу, мозг за три месяца атрофировался еще больше. Сочувствую.
— Не будь такой злой, — он, проходя мимо, ткнул своим пальцем мне в ребра, отчего я едва не подпрыгнула, а затем негромко протянул мне прямо на ухо, — Колю-ю-ючка.
Колючка.
Это идиотское прозвище он мне даровал еще на далеком четвертом курсе, и оно прицепилось так же сильно, как к нему — Сохатый. Но от того, как он тогда в поезде его произнес, у меня едва не подкосились ноги, и это ощущение так сильно меня напугало, что я не могла перестать об этом думать. А чем больше думала, тем скорее начинала терять голову. И ненавидеть себя за это.
Я ненавидела тебя так сильно, так страстно и самозабвенно, как и любила. Мэри смеялась и говорила, что это определенно начало большой любви, но от подобных слов я все чаще приходила в бешенство, и одно лишь присутствие этого невыносимого бунтаря доводило меня до яростной дрожи во всем теле. Я хотела, чтобы ты исчез и не попадался мне на глаза, но вместе с тем я отчаянно желала тебя, никак не решаясь сознаться самой себе и сдаться. Я боролась до последнего, но проиграла. Я проиграла и сражение, и войну в целом.
Как так вышло, что человек, в котором я презирала все, стал человеком, в котором я полюбила даже то, что мне было отчаянно чуждо?
Ты стал капитаном команды сборной Гриффиндора по квиддичу, ты стал настолько популярным среди девушек, что восторженный шепот твоего имени со всех сторон стал мне болезненно невыносим, а Лили Эванс из приятной девушки стала для меня самой ненавистной и высокомерной занозой. Все ее положительные качества, вся доброта и отзывчивость, блестящие знания и умения, ласковые улыбки и теплые взгляды копились во мне огромным снежным комом раздражения и неприязни, пока этот ком не стал меня душить.
«Эванс, выходи за меня!»
«Эй, Эванс, классная кофточка, а что под ней?»
«Эванс, я думаю, моя фамилия тебе пойдет больше!»
«Пошли со мной на свидание, а, Эванс?»
«Эванс»
«Эванс»
«Эванс»
Я стояла напротив запотевшего зеркала в ванной, провела по нему ладонью, чтобы отчетливо видеть свое отражение с обезумившими глазами, и дрожащими губами прошептала:
— Неужели я ревную его? Неужели я…?
А затем я позорно разревелась, зажав рот мокрой ладонью. Мне было так страшно становиться одной из тех, на кого ему плевать, но все же стала. Раньше я гордилась, что чарующее обаяние сероглазого парня, который вальяжно откидывает челку назад и улыбается каждой так, будто она — одна единственная, обошло меня стороной, и раз так, то его раздражающий дружок-олень точно не будет иметь надо мной власть. Ох, Мерлин всемогущий, как же я ошибалась…
Считалось, что Сириусом Блэком должна переболеть каждая девочка. Кто-то переносил это спокойно, кому-то требовалось немалое количество времени, чтобы забыть тот его пронзительный взгляд, который совершенно никак не действовал на меня.
И в тот момент, когда я, наконец, начала свои метаморфозы в симпатичную девушку, когда я начала набираться уверенности в себе, все разлетелось на куски из-за этого глупого и невыносимого очкарика. Я потерпела грандиозное фиаско, и вся моя жизнь в этот миг с невероятным размахом разбилась вдребезги.