Мы помолчали, и она вдруг легко и равнодушно рассмеялась:
– И как это тебе удаётся?! Каждый раз я принимаю твоё сострадание за чистую монету…
Пришёл мой черёд вставить слово, и, не дожидаясь, покуда она договорит, я спросил:
– Ты сомневаешься в моей искренности?
– В то, что ты искренен, выражая сочувствие я отчего-то верю, но вот объекты ты каждый раз выбираешь какие-то слишком неудачные.
– Если я правильно понял, то сочувствуя тебе, я – герой, а все прочие сего геройства недостойны.
– Ну, да, почти что так. Тем более… Ты же вмешался на этот раз, а разве помог?! Только расстроил себе нервы, и больше ничего.
– Я был слишком погружён в себя, чтобы видеть происходящее вокруг. Если бы не это, то заметил бы раньше и успел… Кстати, узнай я прежде, что ты интересуешься только собой, не было бы теперь этого разговора.
– А какой бы был?
– Никакого. Мы были бы далеко друг от друга.
– Так мы и сейчас далеко. Живём вместе, а что толку? Как чужие.
Я вгляделся в её красивое лицо и понял, что она не шутит.
– И, знаешь, я тут подумала… – Продолжала тем временем она, – пока мы не повырывали друг у друга лап…
– Ты уходишь? – Скоро догадался я.
– Да, вещи ещё вчера перевезла к маме, так что тебе не придётся ни с чем возиться.
Где-то там, на каменистой тропинке ведущей к морю, вздрагивал в последний раз богомол. Он погибал, лишившись всего-навсего, руки, а я, с раз и навсегда вырванным сердцем, продолжал жить. И улыбаясь в ответ на бессмысленное «Останемся друзьями», думал о том, что, когда уходят друзья, они не воздевают кверху рук с зажатыми в них ломтями сердец, на такое способны одни лишь женщины, которые не умеют любить никого, кроме самих себя.
Кому как повезёт…
Жёлтый лист берёзы летел кубарем, как с горы, цепляясь зубчатыми краями за шестерёнку ствола и тихое шуршание ясно указывало на то, что и зубчики стёрты, и шестерёнку давно пора менять. Да и то сказать, – трудились честно всю весну, лето, а осень… тут как кому повезёт.
После сильного дождя, когда земля вспенились созревшими жёлтыми неуклюжими тычинками гадюк, вымыв их из уютного ложа тихо тлеющей листвы, и где попало, куда унесла вода, мелкие кровавые корунды по бокам крошечных мордашек с безответственным любопытством принялись оглядывать мир из опасных для них, шумных мест. Все низины оказались затоплены, и малышня выискивала, где посуше да поближе к солнышку.
– Стой на месте. Не двигайся.
Он присел и дотронулся до какой-то жёлтой проволочки у моих ног. Я пригляделась:
– Червячок?
– Нет, это малышка динника. Видишь, вот тут на животике красные полосочки.
– Вижу! Смешная штучка!
– Да, точно, смешная. И как же её угораздило.
– А что такое?
– Она только недавно вылупилась из мамы.
– Да… жалко. А откуда ты знаешь, что недавно?
– У неё цвет другой, ещё не успела снять детскую пижамку.
– Надо же! – Восхитилась я, а он продолжал:
– Тут, на ступенях опасно, любой может раздавить её, и сам не заметит, как.
– Ну, ты ж заметил! Глазастый…
– Конечно, заметил. Я всегда стараюсь смотреть под ноги. Тут много ядовитых змей. – Ответил он, перекладывая червячка на лесную подстилку.
– Что?! Это… ядовитая змея?!
– Да, гадюка динника, а что такого-то?
– Зачем же ты её…
– Почему я не убил её, крошечную, беззащитную, не по своей воле явившуюся в этот мир в образе змея?
– Да нет же!!!Трогал для чего?
– Она маленькая, и пока не в состоянии причинить никакого вреда, а оставлять её на ступеньках, всё равно, что убить.
– Так-то оно так, но когда-нибудь она кого-нибудь укусит, и мы, мы с тобой будем виноваты! Даже если никогда не узнаем о том.
– Мы всегда виновны, если кто-то хочет нас укусить. – Вздохнул он, и грустно посмотрел на маленького жёлтого червячка, который никак не мог совладать со всеми своими кольцами, не понимал, где верх, где низ и пытался ползти на спине.
– Переверни её, пожалуйста…
Он усмехнулся и выполнил мою просьбу:
– Тебе тоже стало жаль её?
– Она и вправду совершенно не виновата, что появилась на свет змеёй…
Жёлтый лист берёзы, что летел по стволу, добрался-таки, наконец, до самого низа, и, словно для того и родился, прикрыл змейку собой, спрятав от посторонних глаз.
– Пусть подрастёт, а там поглядим, – подумал лист и задремал.
Из года в год…
Луна выглядывала из-за нежно-голубой рединки неба, подставив солнцу лишь правый глаз и часть бледной щеки. Она не опасалась обгореть, но, высматривая землю, старалась быть как можно менее заметной, притворяясь мелким облачком или дымком, осмелившимся взмыть выше обыкновенного, не растеряв себя.