Круг танцующих распался, умолкли барабаны. И только где-то в ночном лесу прокричала ночная птица, как будто почувствовала что-то недоброе. Жрец недовольно покосился в сторону птичьего крика. В другой раз это могло быть дурным предзнаменованием. Но сейчас Мариамма явила свой лик, и это уже было неважно. Он поднял меч и воткнул его рукояткой в землю, закрепив ее тяжелыми камнями. Лезвие меча стояло чуть наклонно, но этого было достаточно. Налетел порыв ветра, и пламя костра вспыхнуло с новой силой. Его блики легли на полуобнаженное тело Чиннаппы, напряженное и сильное.
Жрец, не отрываясь, смотрел на юношу, и под этим взглядом в Чиннаппе происходило что-то, доселе ему неведомое. Стоявшие вокруг исчезли, деревья слились с ночью, а пламя костра как будто повисло в воздухе. И только лезвие меча, такое отталкивающее и в то же время привлекающее, осталось реальным в этой странной ночи. Ничего, кроме этого лезвия, оружия богини. Еще минута — и оно тоже может исчезнуть, и тогда жертва, его, Чиннаппы жертва, не состоится… Он рванулся к мечу…
Тишину разорвал крик ужаса и отчаяния. Это кричала мать Чиннаппы. Но ее быстро увели. Из холодеющего тела Чиннаппы хлестала кровь, стекая с платформы, на которой стояла гранитная богиня с каменным сердцем. И снова, на этот раз освобожденно и торжественно, забили барабаны. Страшная маска с жестоким ртом поплыла в танце. Пламя костра металось, стараясь достигнуть этой маски и жреца, который под ней скрывался. Но жрец был недосягаем. Он грозно стучал пятками по земле и размахивал окровавленным мечом. Он уже не был жрецом. Он был вместилищем богини Мариаммы, и маска подтверждала это. Он танцевал «дьявольский» танец. Танец, который должен был убедить людей в справедливости содеянного и в неизменной силе богини Мариаммы и его, Мудамайи, жреца и оракула. Он был неутомим.
Полночи били барабаны, полночи танцевал жрец. И наконец Мариамма заговорила. Она кричала резким голосом Мудамайи и предвещала благосостояние окки Чиннаппы.
Ночь новолуния в месяц Быка кончалась. Серп лупы побледнел и скрылся за деревьями. Багровая заря, похожая на кровь, разродилась первыми лучами солнца. Но на поляне уже никого не было. И только вертикальный камень непреклонно стоял на своей платформе.
…Я обошла пирамиду. Она была невысокая. Чуть ниже метра. Ее венчал плоский камень, а на камне лежали осколки двух терракотовых фигурок — собаки и лошади.
— Что это? — поинтересовалась я.
— Это ему, — ответил Мудамайя. — Наши подношения. Теперь он охотится вместе с другими духами предков в этом лесу. Мы, смертные, здесь не можем охотиться. Священный лес только для духов предков.
В священный лес богини Мандатаввы я попала через пятьсот лет после описанных событий. Лес был расположен неподалеку от деревни Коттур, в которой теперешний Мудамайя служил жрецом. Он-то и привел меня в этот лес. Священный лес богини Мандатаввы не единственный в Курге. Сохранилось еще немало таких лесов, где стоят древние святилища и древние погребения в виде пирамидок, сложенных из камней. Здесь, в этом лесу, люди многое сохранили так, как было пятьсот лет тому назад, а может быть, и больше. Та же небольшая и уютная поляна. В тот день она была освещена ярким солнцем. В лесу пели птицы. На всем лежала печать какой-то успокоенности и безмятежности. И мне трудно было поверить, что была когда-то «ночь новолуния в месяц Быка». Но могила Чиннаппы подтверждала когда-то случившееся. Рядом с ней стоял холм, на котором в ту ночь горел ритуальный костер. Собственно, это был даже не холм, а солидная гора пепла от костров, пылавших здесь. Костры эти горят и сейчас. И каждый год в ночь новолуния здесь приносят жертву, но уже не человека, а свинью или петуха. Жрец по-прежнему исполняет здесь свой «дьявольский» танец и вещает от имени богини. Тут же рядом с погребением Чиннаппы и холмом из пепла стоит круглая каменная платформа. На платформе лет двадцать назад воздвигли небольшой домик-алтарь, который укрыл священный камень богини Мариаммы.